Ртуть

Через секунду Фишер вскочил с кровати и тенью пронесся по палатке. Когда он остановился у книжного шкафа, он уже был одет в свои черные кожаные доспехи, на его шее красовалась пектораль, а в глазах — жажда убийства.

— В чем дело? — спросил он.

— Орда. Они снова на берегу, — отрезал Рен. — Там творится настоящий ад.

— Черт. — Внезапно стена тишины, которая опустилась на палатку, когда Фишер укладывал меня спать, рухнула, и на нас обрушился хаос. Крики и вопли. Грохот сотен ботинок, бегущих по скользкой грязи. Команды летели из одного конца лагеря в другой. И все это завершалось ровным ритмом ударов молотков по толстому льду.

БУМ!

БУМ!

БУМ!

— Черт! — повторил Фишер. В его руке появилась длинная черная тень, превратившаяся в Нимерель. — Мне жаль…

— Не надо. В извинениях нет необходимости. Никто не пострадал. Это просто демонстрация. Их едва ли тысяча. И все же тебе стоит пойти, — поспешно сказал Рен. — Увидимся у реки. Саэрис, будет лучше, если ты останешься здесь…

— Нет. Я иду с вами. — Вот и все. Хватит. Меня тошнило от того, что мне приказывали ждать, говорили остаться, советовали спрятаться там, где безопасно. Я не собиралась сидеть сложа руки, прячась в палатке, пока Фишер, мои друзья и весь этот гребаный военный лагерь противостоят монстрам Малкольма. Этого больше не будет. Я встала с кровати, не обращая внимания на то, что на мне по-прежнему были только шорты и топ. Фишер позаботился об этом. К тому времени как мои босые ноги коснулись ковра, я была одета в черные боевые штаны и рубашку с длинными рукавами им в тон.

Рен ждал ответа от своего друга.

— Фишер?

Фишер пристально посмотрел на меня. Невыносимое высокомерие, наполнявшее его до краев неделю или две назад, исчезло, сменившись осторожностью.

— Я останусь в этой палатке только в том случае, если ты меня принудишь, — сказала я дрожащим голосом. И вот он настал. Момент, когда он получит или потеряет меня. Если он прикажет мне остаться, воспользовавшись клятвой, то уже не будет иметь значения, насколько все изменилось между нами. Не будет иметь значения и то, как сильно я в нем нуждаюсь. Я бы никогда больше не заговорила с ним. Никогда больше не посмотрела на него. Все было бы кончено, даже не успев начаться. Это было бы больно, но не так сильно, как его предательство. Я ждала, молясь богам, имена которых узнала совсем недавно, чтобы он принял правильное решение.

Фишер тяжело сглотнул.

— Ты не отправишься в Калиш? — тихо спросил он.

— Нет. — Сбежать в Калиш было бы еще хуже. Так далеко, что между мной и сражением будет целая горная цепь? Я бы никогда не простила его. Даже если бы попыталась.

— Не делай этого, Фишер. Пожалуйста. Не прогоняй меня.

Он сжал челюсти. Он принял решение. Я напряглась, ожидая, что вот-вот откроются темные врата, но…

— Ты будешь все время рядом со мной? — спросил он.

У меня подкосились колени. Я ответила быстро, пока он не успел передумать.

— Да. Совершенно точно — да.

— А если я скажу тебе остаться где-нибудь, пока опасность не минует?

— Я останусь.

— А если я скажу тебе бежать?

— Я побегу.

Он прищурился.

— Поклянись в этом.

— Клятва не свяжет меня так, как связывает тебя.

— Я знаю. Но люди все равно дают друг другу обещания, даже если они могут быть нарушены, не так ли? Потому что они верят, что другой сдержит свое слово.

— Да.

— Тогда поклянись, малышка Оша, и я поверю тебе.

Волна горячих эмоций ударила меня в грудь. Именно с таким мужчиной я хотела быть рядом.

— Клянусь.

Кингфишер кивнул, принимая мое обещание.

— Тогда хорошо. Так тому и быть. — Быстро подойдя к сундуку в изножье кровати, он открыл его и достал длинный предмет, завернутый в кусок ткани. Я сразу же узнала его. Это был тот самый сверток, который Фишер прикрепил к седлу Аиды, когда мы бежали из Зимнего дворца. Когда Фишер положил сверток на кровать и развернул ткань, глаза Рена расширились. Там оказался меч.

Не просто меч. Это был меч, с которого все началось. Тот самый, который я вытащила из портала с застывшей ртутью во дворце Мадры. Эфес Солейса сверкнул в свете огня — теперь он был ярко-серебристым, а не потускневшим от времени. Это было потрясающее оружие. Такое, о котором слагают песни. Его навершие было украшено полумесяцем, рога которого располагались так близко, что почти соприкасались, образуя полный круг. Вокруг рукояти, по перекрестию гарды и по краю клинка струились письмена на языке древних фей.

Фишер повернулся и протянул мне меч.

— Кости моего отца покоятся где-то в Зилварене. Его меч провел там последнее тысячелетие, поэтому… — Он помолчал, рассматривая меч. — Поэтому сейчас он больше зилваренский, чем ивелийский, я думаю.

Воздух был словно в огне, слишком горячим, чтобы дышать. Фишер снял со стены палатки кожаные ножны и вложил в них Солейс. Не говоря ни слова, я подняла руки, пока он закреплял ремень ножен вокруг моей талии. Его руки ловко работали, подгоняя ремень под мою гораздо более узкую талию, и мне оставалось только держать себя в руках, чтобы не разрыдаться.

Меч его отца?