Ртуть

– Эти годы были весьма плодотворны для математики; кроме того, в ней хранятся некоторые неопубликованные рукописи Декарта и Паскаля.

– Но не классические труды?

– Мне посчастливилось возрастать – или взращивать себя – в отцовской библиотеке, где все эти труды были.

– Ваш отец имел склонность к математике?

– Трудно сказать. Как путешественник, узнающий город по картинам, написанным с разных точек, я знаю отца лишь по книгам, которые он читал.

– Теперь я понял ваше сравнение, доктор. Bibliotèque du Roi для вас – ближайшее на сегодняшний день приближение к тому, как Господь видит мир.

– И всё же более обширная библиотека дала бы лучшее приближение.

– При всём уважении, доктор, чем эта улица похожа на рю Вивьен? У нас в Англии нет подобной библиотеки.

– Bibliotèque du Roi – всего лишь здание, дом, который Кольбер приобрёл на рю Вивьен, вероятно, в качестве вложения в недвижимость, ибо на этой улице расположены златокузнечные лавки. Каждые десять дней, с десяти утра до полудня, все парижские торговцы отправляют свои деньги на рю Вивьен для пересчёта. Я сижу в доме Кольбера, силясь постичь Декарта или работая над математическими доказательствами, которые поручил мне мой наставник Гюйгенс, и гляжу на улицу, по которой бредут носильщики, сгибаясь под тяжестью золота и серебра. Теперь вы начинаете понимать мою загадку?

– Какую?

– Этот ящичек! Я сказал, что лежащее в нём ценнее золота, и всё же его невозможно украсть. Куда нам сейчас поворачивать?

Они достигли урагана, в котором сталкивались улицы Треднидл, Корнхилл, Полтри и Ломбард. Мальчишки-посыльные стремглав неслись через перекрёсток, словно стрелы из арбалета или (подозревал Даниель) словно прозрачные намёки, которые ему никак не удавалось взять в толк.

Добрая сотня лондонских епископов, лордов, проповедников и джентльменов-философов охотно приютили бы у себя болящего Уилкинса, однако он осел в доме своей падчерицы на Чансери-Лейн, неподалёку от того места, где жили Уотерхаузы. Вход в дом и улица были запружены толпою придворных – не лощёных царедворцев высшего уровня, но побитых и потрёпанных, чересчур старых или чересчур неказистых, короче, тех, на ком по-настоящему держалась государственная машина*[43]. Они теснились вокруг кареты, украшенной гербом графа Пенистонского. Дом был старый (пожар остановился в нескольких ярдах от него), разлапый, крытый соломой, фахверковый, прямиком из «Кентерберийских рассказов» – самый неподходящий фон для роскошного экипажа и тонюсеньких рапир.

– Видите, несмотря на чистоту своих мотивов, вы уже увязли в политике, – сказал Даниель. – Хозяйка этого дома – племянница Кромвеля.

– Кромвеля?!

– Того самого, чья голова смотрит на Вестминстер с пики. Далее, эта великолепная карета принадлежит Нотту Болструду, графу Пенистонскому; его отец основал секту гавкеров, как правило, объединяемую с другими под уничижительной кличкою «пуритане». Впрочем, гавкеры всегда выделялись своей радикальностью: например, они считают, что правительство и церковь не должны иметь между собой ничего общего и что всех рабов в мире надо освободить.

– Однако люди перед входом одеты как придворные! Они хотят взять пуританский дом штурмом?

– Это клевреты Болструда. Понимаете, граф Пенистонский – государственный секретарь его величества.

– Я слышал, что король Карл Второй назначил фанатика государственным секретарём, но затруднялся поверить.

– Подумайте, возможны ли гавкеры в какой-то другой стране? За исключением Амстердама, конечно.

– Разумеется, нет! – с лёгким негодованием отвечал Лейбниц. – Их бы давно истребили.

– Посему, несмотря на своё отношение к королю, Нотт Болструд вынужден поддерживать свободную и независимую Англию, и когда диссентеры обвиняют короля в чрезмерной близости к Франции, его величество может просто указать на Болструда как на живое свидетельство независимой международной политики.

– Но это же фарс! – пробормотал Лейбниц. – Весь Париж знает, что Англия у Франции в кармане.

– Весь Лондон тоже это знает. Разница в том, что у нас тут три дюжины театров, а в Париже – только один.

Наконец и ему удалось поставить Лейбница в тупик.

– Не понимаю.

– Я хочу сказать, что мы любим фарсы.

– А почему Болструд навещает племянницу Кромвеля?

– Вероятно, он навещает Уилкинса.

Лейбниц в задумчивости остановился.

– Соблазнительно. Однако невозможно по протоколу. Я не могу войти в этот дом.

– Конечно, можете – со мной, – объявил Даниель.

– Я должен вернуться и пригласить своих спутников. Мой ранг не позволяет мне беспокоить государственного секретаря.

– А мне мой – позволяет, – сказал Даниель. – Одно из первых моих воспоминаний – как он кувалдой крушит церковный орга́н. Мой приход напомнит ему о приятном.

Лейбниц в ужасе замер. Даниель почти видел отражённые в его зрачках витражи и органные трубы уютной лютеранской кирхи.

– Почему он совершил такой вандализм?

– Потому что это была англиканская церковь. Ему едва исполнилось двадцать – возраст юношеской горячности.

– Ваши родные были последователями Кромвеля?