Ртуть

– Это проомежуток между чем-либо, – сказал голландец и руками сдвинул жирные перси, создавая грубое подобие женских грудей.

Даниель смотрел в учтивом недоумении, внутренне содрогаясь. Голландец взял с блюда новую вафлю и поднял двумя пальцами за уголок, словно тряпку, намоченную чем-то гадким.

– Подообным ообразом и бельгийская ваафля определяется не сообственной изначальной прироодой, но раскаалёнными плаастинами, сжимающими её сверху и снизу.

– А, понял: вы говорите про Испанские Нидерланды.

Голландский посол закатил глаза и перебросил вафлю через плечо. Прежде чем она долетела до земли, толстая собака, удивительно похожая на обезьяну, подпрыгнула в воздух, схватила её и начала хрустеть – буквально, ибо звук был такой, словно сидящий на полу гомункул бормочет: «Хрусть, хрусть, хрусть».

– Зажаатые между Фраанцией и Голлаандской Республикой Испанские Нидерлаанды быстро поглощаются Людовиком Четырнадцатым Бурбоном. Отлично. Однако, когда Le Roi du Soleil[37] достиг Мааастрихта, он коснулся… чего?

– Политического и военного эквивалента раскалённых пластин?

Голландский посол, облизнув палец, тронул отрицательное пространство, но тут же отдёрнул руку и зашипел. Может, по голландскому счастью, а может, посол так здорово рассчитал, однако в этот самый миг воздушная волна ударила Даниеля в живот, палатка сжалась и раздулась вновь. Вафельницы дребезжали и щёлкали в полутьме, как зубы скелета. Собакообезьяна забилась под стол.

Гомер Болструд поднял полог, и стал виден люнет, разорванный надвое подземным взрывом большого количества пороха и похожий на разломанный дымящийся каравай. Воскресшие голландцы скакали наверху, топтали и жгли французские и английские флаги. Публика вопила.

Гомер опустил полог, и Даниель перевёл взгляд на голландского посла, который всё это время не сводил с него глаз.

– Моожет быть, Фраанция заахватила Маастрихт, хоть и не без поотерь – она лишилась своего героя д’Артаньяна. Однако воойну выиграем мы.

– Рад слышать о ваших успехах в Голландии. Не думаете ли вы изменить свою тактику в Лондоне? – громко, чтобы слышал и Гомер, спросил Даниель.

– В кааком смысле?

– Вы знаете, что делает Л’Эстранж.

– Я знааю, что Л’Эстранжу не удаётся сделать! – хохотнул голландец.

– Уилкинс хочет превратить Лондон в Амстердам – я не про деревянные башмаки.

– Много церквей – ни одной госудаарственной религии.

– Это труд его жизни. В последние годы он забросил натурфилософию, чтобы направить все усилия к этой цели. Он стремится ко благу Англии, однако высокие англикане и криптокатолики при дворе возражают против всего, что отдаёт диссидентством. Задача Уилкинса и без того трудна, как же ему преуспеть, если в глазах общества диссиденты неразрывно связаны с нашими врагами-голландцами?

– Через год – когда сочтут мёртвых и осознают истинную цену войны – задача Уилкинса станет простой донельзя.

– Через год Уилкинса не будет. Он умрёт от мочекаменной болезни, если не согласится удалить камень.

– Могу порекомендовать цирюльника, весьма ловко орудующего ножом…

– Он считает, что не вправе потратить несколько месяцев на выздоровление, когда всё висит на волоске и ставки столь высоки. Он как никогда близок к успеху, господин посол, и если бы вы отступились…

– Мы отступимся, когда отступятся французы, – сказал посол и махнул рукою Гомеру.

Тот снова поднял полог. Англо-французские войска, возглавляемые Монмутом, снова брали люнет. «Д’Артаньян» лежал раненый в бреши. Джон Черчилль, уложив его голову себе на колени, поил старого мушкетёра из фляжки.

Полог оставался поднятым, и Даниель наконец понял, что ему указывают на дверь. Выходя, он поймал Гомера за локоть и потянул на грязную улицу.

– Брат Гомер, – сказал он, – голландцы обезумели. Их можно понять. Тем не менее наша ситуация не настолько отчаянна.

– Напротив, – отвечал Гомер. – Я бы сказал, что ты в смертельной опасности, брат Даниель.

В устах другого человека это означало бы физическую опасность, однако Даниель довольно варился среди единоверцев Гомера (другими словами, собственных единоверцев), чтобы понять: Гомер говорит о духовной опасности.

– Надеюсь, не потому, что я недавно заглядывал хорошенькой девушке за декольте?

Гомеру шутка не понравилась. Более того, ещё не договорив, Даниель понял, что окончательно стал для Гомера если не погибшим, то быстро погибающим в грехах. Он решил испробовать другой подход.

– Твой отец – государственный секретарь!

– Так иди и поговори с моим отцом.

– Я о том, что не будет беды – или опасности, если тебе угодно, – в том, чтобы применить тактику. Кромвель применял тактику, чтобы выигрывать сражения, это ведь не значит, что ему недоставало веры? Напротив, не использовать богоданные мозги и бросать все силы в лобовую атаку – грех, ибо сказано, не искушай Господа Бога твоего!