Розы и тернии

— Я помню это. Но не забудь и ты, что у тебя нет королевства, где бы ты мог венчаться королевской короной, — дерзко ответил немец.

— Мне не нужно напоминать о моем несчастии, — сказал Густав, успевший опять осушить кубок. — Я помню это даже и во сне. Налей-ка мне вина.

— Смотри, это вино очень крепко.

— Ты становишься дерзким, Фидлер! Наливай!

— Ты таким голосом говоришь, точно я — твой холоп, — проговорил немец, уже давно оставивший свою почтительность.

— Не много больше холопа… Ну да это мимо! Наливай скорей!

Фидлер нехотя налил.

— Вот, так-то лучше, — довольно проговорил королевич. — Вино доброе. Эти варвары знают толк в напитках!

— Они знают толк и во многом другом.

— Ну, с этим можно и не согласиться. Что у них хорошего? Что они умеют сделать порядочно?

— Они умеют добиваться цели, умеют приневолить, когда требуется, — многозначительно проговорил Фидлер.

Густав пристально посмотрел на своего собеседника помутившимися от опьянения глазами:

— Ты намекаешь на что-то? На меня? Ну, меня насильно принудить нельзя. Я не из таковских!

— Московцы говорят: сила солому ломит.

— Солому, но не меня.

— Королевич, ты неблагодарен.

— Фидлер! — гневно вскричал Густав.

— Ты неблагодарен, — невозмутимо продолжал немец, не обращая внимания на гнев королевича. — Ты ненавидишь московцев, а они тебе сделали только одно добро. Одели тебя с ног до головы и твою свиту, дали целый дом в твое владение, окружили царскою роскошью… Тебе дана возможность отдохнуть от своих скитаний. Тебя хотят женить на прекраснейшей девушке в мире, сулят королевство, и за все это ты их клянешь, поносишь… Разве это благородно?

— Ты меня учить вздумал, лекаришка! Забылся, хам! Благодарить их!.. Ха! За что? Они хотят меня сделать игрушкой в своих руках, хотят обратить в раба, и за это я должен их благодарить! Нечего сказать, хорошо! Не бывать же тому, чтоб я им подчинился! Брошу все и уеду из этой варварской страны.

— Как-то еще тебя выпустят! Хе-хе! — насмешливо сказал Фидлер.

— Пусть попробуют не выпустить!

— А что же? Или тебя побоятся?

— Фидлер! Я размозжу тебе голову этим кубком! — бешено вскрикнул принц.

— Это мало поможет твоему делу, — спокойно заметил лекарь.

— Они не смеют не отпустить!

— Почему?

— Не выводи меня из терпения!

— Я только спрашиваю.

— Лучше молчи.

— Изволь, повинуюсь.

Они замолчали. Фидлер барабанил пальцами по столу и насмешливо посматривал на королевича.

Вдруг Густав с шумом отодвинул кресло и вытянулся во весь рост.

— Пусть попробуют не отпустить, пусть попробуют! — закричал он. — Я им покажу! Я сожгу всю их деревню, которую они называют Москвой! Клянусь Богом, сожгу! Начну с того дома, где живу сам!

— Не говори пустяков, королевич.

— Ты лучше мне не возражай! Что я сказал, то так и будет! Сожгу, сожгу, сожгу! — кричал он бешено.

— Густав! — долетел из-за двери женский голос.

Гнев королевича разом затих.

— Роза, ты? Иди сюда скорей, я разделю с тобой свое горе! А ты, лекаришка, вон с глаз моих, да живей, а не то!..

И королевич занес руку с тяжелым кубком.

Фидлер, насмешливо улыбаясь, поспешил удалиться.

Ранним утром следующего дня у государева лекаря Фидлера был таинственный разговор с боярином Семеном Годуновым, во время которого боярин многозначительно покачивал головою, а расставшись с лекарем, не мешкая поехал к царю. Борис Феодорович долго беседовал с Семеном Годуновым, и результатом этой беседы была царская немилость к приезжему королевичу. Густав очутился в своем роскошном доме, как в темнице, — все выходы и входы были заняты стражею. От королевича были отняты пожалованные ему было города и удел[7]. Словом, ему пришлось испытать на себе силу царского гнева. Однако царь скоро смилостивился, дал ему новый удел, гораздо худший, чем Калуга, — разоренный Углич. Там принц и жил до конца царствования Бориса, занимаясь химиею. После его перевезли в Ярославль, оттуда в Кашин. Он умер в 1607 году в одиночестве, покинутый всеми и даже тою женщиной, ради которой он отвергнул корону, разбил свою, сулившую ему счастье, судьбу.

Таким образом, Ксении не пришлось выйти замуж за ненавистного ей «немчина», и она, не помышляя о замужестве, веселая и счастливая пела, как птичка, до той поры, пока любовь не захватила властно ее девичьего сердца.

XXVIII. Решился

Крутит метелица, завывает ветер, бьют снежные хлопья в переборчатые окна. Прислушивается молодой князь Алексей Фомич к голосу бури, и кажется ему, что это тоскует природа по давно погибшему лету, горюет, вспоминая знойную ласку солнечного луча. Кажется ему, что в его сердце родится отзвук этому плачу зимней бури — ведь и он тоскует по минувшим дням счастья, горюет по жарким ласкам своей любы.