Розы и тернии

В силу такого размышления князь свернул с дороги и поскакал полями. В задумчивости он не смотрел, куда несет его конь. Поэтому он немало удивился, когда, подняв голову, увидел перед собой изгородь сада Шестуновых. Большая собака, пробравшаяся из сада через нору под забором, с громким лаем стала кидаться на лошадь.

— Дружок! Дружок! Подь сюда, пес неладный! — послышался из-за изгороди молодой женский голос.

Молодой князь встрепенулся. Не она ли, Елена Лукьянична, гуляет в саду?

Подъехав вплотную к забору и привстав на стременах, он заглянул в сад: невдалеке он увидел завернутую в теплую телогрею Аленушку. Она была одна.

— Здравствуй, боярышня! — радостно проговорил он.

Девушка испуганно вскрикнула. Потом узнала князя и покраснела.

— Здравствуй… — тихо ответила она.

— Испугалась?

— Да.

— Ужли я такой страшный?

— Нет, какое же!.. Я так…

— Что ты, будто похудела с той поры, как я тебя видал? Здорова ли?

— Благодарствую. Здорова, слава богу. Как ты здоров?

— Мне что! Здоров… Только вот тоскуется все.

— Тоскуется? С чего же это кручина напала? — спросила Аленушка, успевшая оправиться понемногу от своего смущения.

Она теперь испытывала только легкое приятное волнение.

— Сказал бы, да боязно.

— Чего?

— Ты осерчаешь.

— Вот на! С чего же мне серчать?

— Ну ин ладно! Была не была, скажу! Злая тоска меня гложет с той поры, как тебя увидал я. Покой забыл… Все мерещутся мне и манят-зовут очи твои светлые…

Вспыхнула боярышня до того, что слезы на глазах выступили.

— Полно… Зачем смеешься? — пробормотала она и вдруг круто повернулась. — Прощай, княже!

— Боярышня! Постой! Повремени малость!

Но Аленушка почти бегом направлялась из сада.

— Ведь сказывал я, что осерчаешь! — с горечью проговорил Алексей.

Девушка сразу остановилась как вкопанная.

— Нет, не осерчала я, — воскликнула она, — а только… только самой мне так же тоскуется!

Потом она опрометью бросилась бежать.

Алексей с радостной улыбкой посмотрел ей вслед.

— Голубка моя! — прошептал он.

На другой день он опять подъехал к этому же месту.

Аленушка, смущенная более, чем накануне, уже была там, словно поджидая его.

Так и пошло за обычай видеться каждый день, если этому не препятствовала погода.

Уже с третьего свидания Алексей не удовольствовался разговором через изгородь, а перебрался в сад.

Сперва свидания были короткими, потом становились все длиннее, по мере того как все горячее делались речи, и наконец одно из них, самое долгое, закончилось обоюдным признанием.

Вспоминал все это Алексей, и радостная улыбка играла на его губах.

«Можно ль было ждать счастья такого!» — думал молодой князь.

Потом лоб его слегка омрачился.

«Что-то впереди ждет? Будет ли там счастье? Э! Что о том раздумывать! Пока хорошо, и надо за то Бога благодарить, а там с Его помощью святой все устроится!..» — решил он и со спокойным сердцем поскакал к недалекой уже Москве.

XV. Тоска

Тихо в озаренной светом лампады опочивальне боярышень.

Легкая дрема клонит Аленушку. Вот-вот, сейчас сладкий сон охватит ее. Вдруг боярышня очнулась от дремоты и приподняла голову от подушки: ей показалось, что слышит заглушенные рыдания.

Но снова все тихо.

«Померещилось», — подумала девушка.

Но вот опять…

— Дуняша! Ты плачешь?

Ответа нет.

Аленушка поднялась и подошла к постели двоюродной сестры.

Дуня лежала лицом в подушку. Аленушка видела, как тело ее вздрагивало от рыданий.

— Что с тобой? Дуняша! Родная моя! — с волнением вскричала Елена Лукьянична, наклоняясь и обнимая свою родственницу и подругу.

— Поведай, о чем плачешь? Быть может, недужится? Так я пойду Панкратьевну разбужу либо матушку…

— Ах, милая! Ах, голубушка! Тяжко мне, тяжко, силушки нет! — воскликнула, быстро поднявшись и садясь на постели, Дуня.

— Болит что?

— Да, да! Болит!

— Что?

— Сердце.

— Сердце?

— Да! От тоски болит, от кручины такой, что не мил мне свет божий!

— Господи! С чего тоска такая напала?

— С чего? Слушай! Я сегодня… Ты долго с гулянья не возвращалась. Пошла я тебя звать… И в саду видела тебя с князем Алексеем…

Аленушка отшатнулась от нее.

— Видела? — переспросила она, побледнев.

— Все видела, как он целовал-миловал тебя… Не бойся, никому не скажу… Как обнимал тебя видела, в очи любовно заглядывал… А что же я за бездольная? Чем я хуже? Али лицом дурней? Али разумом не горазда? Чай, не хуже тебя! За что ж мне-то счастья не дано? Али я целовать жарко не сумела б? Да я, кажись, как обвила б его руками своими белыми, так и не выпустила бы — помри со мной, а не расстанься, милый, желанный! — говорила Дуняша.

Ее темные волосы расплелись и рассыпались по белым, как мрамор, обнаженным плечам, глаза горели. В этот миг она была чудно хороша.

На Аленушку речь ее родственной подруги произвела странное действие. Она почувствовала, как что-то нехорошее, недоброе поднимается в ее душе. Ревность змейкой прошла у ней по сердцу.

— Алексей мне люб, и я люба ему… Поклялся он, что век меня одну любить будет. И лучше жизни лишусь, чем отнять кому дам его у меня! — сурово проговорила она, едва Дуня закончила речь.

— Твое счастье крепкое. Кто же сможет отнять от тебя князя?

— А ты?

— Я? Мне иной люб.