Розы и тернии

— Андрюшка? Стряслось, стало быть, что в Москве, уж не хуже ли стало царю! — воскликнул боярин, поспешно вскакивая.

Андрей уже входил в опочивальню.

— Здравствуй, батюшка! — поздоровался он, почтительно целуя руку названого отца.

— Здорово!.. Что там случилось?

— Ох, случилось скорбное дело! Царь долго жить приказал.

— Помер царь-батюшка, надежа, царство ему небесное, вечный покой! — печально проговорил Лука Максимович. — Когда скончался?

— В ночь на сегодня.

— Чего ж ты раньше-то сюда не приехал?

— Поутру только сам узнал. Стоном стон стоит теперь в Москве!

— Еще бы! Этакое дело! Кто теперь царем будет?

— Сказывают, что царица Ирина. Опять же толкуют и то, что она от мира удалиться хочет…

— Смута идет, али так мирно все?

— Пока что мирно. Слухи ходят…

— А ну, какие?

— Перво-наперво, говорят, что откажись Ирина — быть царем Борису.

— Глупство! Перемерли у нас все бояре родовитые, что ль?

— Однако народ не прочь — потому привык к Борису… Потом еще слух идет, что хан Крымский готовится на Русь набежать…

— Гмм… Штука плохая, коли царство без главы будет, а басурманин нагрянет…

— Еще кое-что толкуют несуразное…

— Ну?

— И сказывать неохота: слух пускают иные, что Борис Федорович царя зельем уморил.

— Думаю, пустое это… Кто сам себе враг? Что за прибыль Годунову царя извести? Теперь ведь, что еще с ним, с первым человеком на Руси, будет, бабушка надвое гадала… Может, и ничего, останется, как был, а может, и худое что приключится.

— Ну, вряд ли что худое! По-прежнему его все слушают: и бояре, и простой люд…

— Надо в Москву скорей ехать. Митька! — крикнул он холопа. — Давай-ка снаряжаться к пути… О-ох, бо-о-же мой! Какая беда с царством Русским стряслась! Не помер бы Димитрий царевич, не скучали б мы теперь, был бы наследник, а теперь — на! — бормотал боярин, снаряжаясь к дороге.

Боярин Лука Максимович был среднего роста, еще не старый мужчина; в его темных волосах и бороде еще только начали появляться серебристые нити седины; лицо его дышало здоровьем, небольшая полнота сообщала боярину сановитость. Он был веселого характера и большой говорун, но вспыльчив, хоть и отходчив, и во время гнева становился крутенек. Ничего общего в наружности между Лукою Максимовичем и Андреем не должно было бы быть. Действительно, они рознились ростом — Андрей был выше, волосами, несмотря на то что у обоих они были темными — волосы приемыша слегка вились и были мягкими, у названого отца они были прямы и жестки, но глаза… странно! Глаза их были чрезвычайно похожи. Один и тот же цвет, одинаковый разрез, рознились они только выражением. Такие сходные глаза могли быть только у близких родственников, а между тем никакого родства не могло существовать между приемышем и его воспитателем.

— А ты чего шубу-то скидаешь? Чай, не стоит и раздеваться на такой срок недолгий — сейчас едем, — заметил Лука Михайлович Андрею, увидев, что последний готовится скинуть тяжелую шубу.

Андрей замялся.

— Я… того… Я в вотчинке остался б, пока что.

— В такие-то дни?! Али с ума спятил?

— До завтра только. Поутру, чуть свет, в Москву отправлюсь.

— Гмм… Что тебе здесь-то делать? Едем-ка лучше.

— Нет, уж позволь.

— Устал с пути, что ли? Уж не больно такой переезд огромный, чтобы так устать.

— Устал… Не от пути, а так, от всего иного… Поднялся поутру раным-рано, все на ногах, — почему-то смущаясь, говорил молодой человек.

— Ну, твое дело! Оставайся, коли охота… Митька! Вели коней седлать — со мной ты и еще человек пяток холопей поедет. Ну, живей беги! А ты, Андрей, завтра беспременно ранним утром в Москве чтоб был, слышь?

— Будь покоен, батюшка, как сказал, так и сделаю.

В комнату вплыла Марфа Сидоровна. Началось прощанье с отъезжающим.

Андрей, по-видимому, был очень доволен тем, что остается в вотчине. Прощаясь с приемышем и взглянув на его довольное лицо, Лука Максимович невольно подумал: «Гмм!.. Что за мед такой для Андрюшки здесь оставаться?»

X. Какой мед для приемыша сокрыт был в вотчине

Когда Лука Максимович задал себе подобный вопрос, то, конечно, ему и в голову прийти не могло, что «мед» этот существовал на деле и заключался в черных глазках Дуняши.

Стройная боярышня уже давно приглянулась Андрею, хоть он принимал свое влечение к ней не за что иное, как за дружбу, какая бывает между братом и сестрой. Но почему же с Аленушкой, которая звалась его сестрою, он не был так близок? Случалось ли ему надолго уехать из вотчины, он скучал по Дуняше гораздо сильнее, чем по Аленушке. Почему? Над этим он сам не раз задумывался.

Быть может, здесь играло роль то правило, далеко не всегда, впрочем, исполняющееся в жизни, что природа любит сближать противоположности. А большую противоположность, чем та, которая существовала в характерах Дуни и Андрея, трудно было представить.