Розы и хризантемы

— Ого, еще бы! Уберу, пока она не отобрала. — Бабушка прячет пакет в свой сундук.

Мама возвращается с кастрюлей.

— Светлана, дай подставку!

— Какую подставку?

— Не важно… — говорит она, вспомнив, что подставки у нас давно нет. — Когда до того всю голову задурят, что уж сама себя не помнишь! — Она ставит кастрюлю на подоконник. — Да, между прочим, где эти проклятые бананы?

Бабушка протирает краем юбки пенсне и молчит.

— Где бананы, я спрашиваю?

Бабушка надевает пенсне на нос, заправляет шнурок за ухо и принимается стягивать с себя кофту.

— Я что, к стенке обращаюсь? Где бананы?

— Ты меня, Ниноленьки?

— Тебя, а кого же — соседа? Ты что идиоткой прикидываешься!

— Мать не прикидывается, — отвечает бабушка. — Мать могла недослышать. Это не значит, что надо орать.

— Где бананы, я спрашиваю! Что ты меня изводишь? Что ты надо мной издеваешься?! Где бананы?

— Бананы? Ты унесла!

— Я — унесла? Не морочь мне голову! Я пока еще в своем уме.

— Ха, взяла и унесла! Отсюда взяла, вот так — и понесла.

— Куда же в таком случае я их дела?

— Откуда я знаю? Унесла, а с матеры требует!

— Я их не трогала!

— Взяла и понесла!

— Что ты мне лжешь! Что ты меня разыгрываешь!

— Мать не лжет! Туда унесла, там и ищи!

Мама идет на кухню, но тут же возвращается.

— Не дури мне голову, там ничего нет.

— Значит, Наина взяла, — говорит бабушка. — Ха! Ты оставила, а она тут как тут!

— Не может быть… — бормочет мама. — Ерунда… Я прекрасно помню, что они лежали тут.

— Кто же оставляет! — говорит бабушка. — Оставил — пиши пропало!

— Светлана, ты не видела? — спрашивает мама.

— Не-е-ет…

— Ну, ладно. — Мама поджимает губы. — Неси миски, будем есть. Имей в виду, — предупреждает она бабушку, — если я их найду, тебе несдобровать.

— Где! — говорит бабушка. — Найдешь! Давно съедено!

К нам во двор приехал трактор. Он берет на буксир один из танков и тащит его на улицу. Три танка почему-то простояли всю войну у нас во дворе. Теперь их увозят. Мальчишки жалеют, что танки увозят, — они любили забираться в них и играть, будто они танкисты. Я тоже один раз забралась в танк, но сразу вылезла. В танке было тесно и противно пахло. Я ни за что не буду танкистом.

Я хочу, чтобы у нас во дворе выросли деревья. Чтобы был лес — как в Красноуфимске. Чтобы было как будто лес…

Я ложусь животом на теплую землю, раскидываю руки и ноги в стороны. Мама говорит, что земля — шар. Правда… Большой-большой шар. Я чувствую, что она — шар. И внутри у нее что-то вертится и клокочет…

— Нарисуй куклу, — просит Инна.

Она любит играть во всякие куклы, и тряпочные, и бумажные, а рисовать не умеет. Куклы у нее получаются кривые и неуклюжие. Большая голова и тоненькое тельце. Я умею рисовать, но играть в куклы не люблю. Инна вырезает кукол, которых я рисую, и мы делаем им платья. Много-много платьев. Вот если бы у нас было столько! Или полстолько. Или хотя бы четверть столько…

— Видали? — плачет тетя Настя. — Нина Владимировна, видали, что делает? Опять к Мишке моему вяжется!

— Бросьте, Настя, что вы выдумываете! Это одно ваше воображение.

— Хорошо воображение! Вчера бутылкой подманивала. Будто я не вижу! Только я за порог, она тут как тут!

— Бог с вами, Настенька, он на нее теперь и не глядит.

— Не глядит!.. Вижу я, как он не глядит! Я ей, вороне черной, башку проломлю!

— И наживете себе неприятности. Он же первый вас возненавидит. Поверьте моему опыту: чем меньше вы будете переживать, чем спокойней отнесетесь, тем меньше он станет на нее обращать внимания…

— Ха! — вступает в разговор бабушка. — Уйдет к соседке, и ищи-свищи — пропало! Мужик есть мужик!

— Только тебя не хватало с твоим суждением дурацким! — сердится мама. — Лезет со своим пятаком, когда никто не просит.

— Убью ее, проститутку! — говорит тетя Настя. — Убью и к матери в деревню уеду.

— Ах, Настя… — вздыхает мама. — Ну к чему эти крайности? Как будто и без этого мало всякого горя…

— Это ты, Светинька? — кряхтит бабушка. — Ты моей шапки не видала?

Она всегда ходит в ватной шапке, даже когда жарко. И всегда теряет ее. Кофту с юбкой она не может потерять, потому что никогда их не снимает, даже ночью, а шапка падает у нее с головы и теряется. Бабушка вечно ее ищет.

— Ох-ох-ох… Надо в город слетать — шапки нигде не найду, пропади она пропадом!

— Она, бабушка, у тебя уже пропала.

— Старость — не радость! Доживешь, Светинька, внученька, до моих лет — узнаешь. Ох-хох-хох…

— А сколько тебе лет?

— Много, внученька, много… Не дай Бог… Старость хуже смерти. Все отнимет — и красоту, и память… Я, бывало, смотрела на старух и не верила, что такая буду. А стала еще хуже их…

— Ты не хуже, — утешаю я. — Ты — хорошая. — Я обнимаю ее за шею. Кожа у нее на шее мягкая-мягкая.

— Пусти, внученька. Вот она, проклятая! — Бабушка вытаскивает шапку из-за сундука, отряхивает, напяливает на голову, берет в обе руки кошелки и уходит.