Розы и хризантемы

— Не всегда и не все, Нинусенька, — отвечает папа. — Например, о перине, на которой ты спишь, позаботился я. Надеюсь, ты не станешь этого отрицать.

— В этом ты прав, — соглашается мама, поразмыслив. — Что ж, спрошу Макар Федоровича, может, он знает мастера… Хотя, конечно, никакого матраса такая мерзавка не заслужила. Пусть еще скажет спасибо за одеяло!

— Одеяло, между прочим, тоже не мешало бы надшить, — говорит папа.

— Оставь меня в покое с этим дурацким одеялом! — злится мама. — Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему. Я уверена, что, если бы я околевала тут от холода и голода, ты бы даже не шелохнулся!

— Нинусенька, извини меня, но в тебе говорит черная неблагодарность. Я приволок для тебя из Германии пудовую перину. Мог бы вместо нее напихать кучу других вещей.

— Что ж, признательна за внимание. Приволок перину, на которой сам же и спал.

Сашка — дядя Саша — получил пять лет.

— Боже мой, какой ужас!.. — стонет мама. — В таком возрасте… Ах!..

— Удачно отделался, — говорит папа. — Повезло дураку.

— Теперь он там умрет! — плачет бабушка. — Как Жорж!..

— Не знаю, что и думать… — стонет мама. — Двенадцатый час! Куда она могла запропаститься? Ничего не сказала, не предупредила… Нет, просто уже сил никаких не хватает!..

— Нинусенька, если ты имеешь в виду мою обожаемую тещу Елизавету Францевну, — зевает папа, — то, уверяю тебя, твои волнения абсолютно напрасны: такое добро не пропадет.

— Как ты смеешь говорить мне такие вещи! — возмущается мама. — Какое-то дикое бессердечие! В конце концов, она пожилой человек — могла поскользнуться, упасть, разбиться. Да что там — плохо себя почувствовать. И главное, не знаешь, куда обращаться…

— Погуляет и вернется.

— Хороши прогулки! В такой мороз!

— Мало ли, — папа попыхивает трубкой, — может, встретила хорошего человека. Или отправилась навестить своего муженька-повара. Официального развода, насколько мне помнится, так и не состоялось.

— Не болтай ерунду!

— Какая ж это ерунда? Одинокая интеллигентная дама, можно сказать, в расцвете сил, вполне могла заинтересовать своей особой какого-нибудь тролля. Или вдовствующего ведьмака.

— Прекрати и не зли меня! — Мама укладывается в постель, но продолжает стонать и охать: — С ума можно сойти… Нет, вы подумайте: не одно, так другое!.. Не знаю… Что же делать? Может, позвонить в морг?

— Удачная идея, — соглашается папа.

— Даже в такую минуту не может оставить своих дурацких насмешек!.. Нет, я этого не выдержу…

Папа вздыхает, но больше ничего не говорит. Мама еще некоторое время ворочается, потом начинает похрапывать. Я засыпаю.

— Что это? — говорит вдруг мама и садится на кровати. — Боже! Три часа ночи! А ее все нет… Надо что-то делать… Павел! Павел! Надо искать, надо куда-то сообщить!

— О чем, Нинусенька?

— То есть как — о чем? Человек вышел из дому и не вернулся!

— Не человек, а теща… — бурчит папа. — Что ж, попробуй позвони в милицию.

— В милицию? Почему в милицию?

— Нинусенька, ну куда же еще?

— Я не знаю…

— Я тоже не знаю.

— Ах!.. — Мама слазит с кровати, идет в коридор. — Разбужу Наину.

Наина Ивановна звонит в милицию:

— Климентьев? Да, это я. Смотри-ка, узнал! Нет, не соскучилась, а по делу. Соседка у нас пропала. Не черт с ней, а иди давай выясни. Трудно выяснить? Я тебя как человека прошу. Ладно тебе! Нет, не то, что ты думаешь. Старуха, семьдесят лет. Худая такая, скрюченная. Я такая буду? Это мы еще посмотрим! Как одета? Ну, пальто, шапка… Круглая шапка… Ну, в общем, да, похожа. Я жду, ты давай не долго. Сейчас выяснит, — передает Наина Ивановна маме. — Есть, сказал, одна — похожа.

— Боже мой, я больше не могу… — Мама присаживается на сундук Ананьевых. — Я от всего этого отправлюсь в больницу. Просто уже сердце не выдерживает…

Телефон звонит, Наина Ивановна хватается за трубку.

— Чего не говорит? Вообще ничего не говорит? А почему это она ничего не говорит? Чудеса. Ты трубку ей дай, пусть с дочерью поговорит! Сейчас приведут, — сообщает она маме, зажимая ладонью трубку.

— Мама! Мама! — кричит мама в трубку. — В чем дело? Где ты? Что с тобой? Почему ты не идешь домой? Ты что, язык проглотила? Ну, не молчи же, ради бога! Боже мой, я не знаю… Я не могу… Это выше сил человеческих… Наина Ивановна, дорогая, почему вы решили, что это она? Скорее всего, это вообще не она. С какой стати она должна онеметь? И вообще, что она делает среди ночи в милиции? Да, да, я слушаю, товарищ милиционер! Видимо, нет, не она. Чего вы не знаете? Может, мне прийти взглянуть? Деньги? Какие деньги? Ну, конечно, давала… Сколько? Я не помню… Я постоянно даю ей на покупки. Да, возможно, оставалась какая-то мелочь. Да, скорее всего…

— Дайте мне! — Наина Ивановна отбирает трубку. — Климентьев, ты меня слышишь? Не выдумывай, никаких актов! Порви все к чертовой матери и давай веди ее нам сюда. Как, не знаешь? Чего не знаешь? Не бойся, если не она, чужую не возьмем, обратно тебе отдадим. Ладно, разберусь. Ладно тебе! Ладно, сказала. Так я жду. — Она вешает трубку. — Ничего, сейчас приведет.