Напоминание о времени еще больше ухудшило его настроение: он сообразил, что сегодня четверг, и перед посещением архива ему предстоит нанести визит в еще одно место: родительский дом, где леди Эйзенхарт ждала сына к обязательному семейному обеду.
Я заглянул в библиотеку всего на минуту, чтобы забрать некоторые из книг, которые я оставлял на хранение в доме четы Эйзенхартов. Свернул, чтобы по боковой лестнице быстрее вернуться в гостиную, но в итоге только задержался у группового портрета, висевшего в галерее второго этажа.
Их было три сестры. Младшая, яркая и смешливая Свиристель, вышла замуж за такого же яркого гвардейского капитана из Вейда. Он был красив, остроумен и подавал большие надежды — пока не дезертировал из армии, бросив семью. Его жена умерла вскоре поле предательства супруга, а сына Эйзенхарты нашли только много лет спустя в подростковой банде.
Старшая, сладкоголосая Канарейка, выбрала себе в мужья человека гораздо старше себя, властного и деспотичного. В детстве я часто спрашивал себя, что она могла найти в отце. Он был немолод, когда решил жениться. Он мог дать ей деньги, положение, стабильность. Но стоило ли все это его характера? Или она, подобно многим влюбленным женщинам, считала, что сможет его изменить? Лишь много позже я понял, что отец давал ей нечто гораздо более ценное: свою любовь, какой бы извращенной она не была.
Я всегда молчу, когда рядом заходит речь о детстве как о самой счастливой и светлой поре жизни.
Еще старательнее я молчу, когда слышу, как люди ставят знак равенства между любовью и счастьем.
Брак моих родителей был благословлен Духами. Друг в друге они нашли свою судьбу. Казалось бы, величайший дар, который способна дать Вирд — или величайшее проклятие. Любовь к моей матери лишала отца контроля над его Даром, темным и опасным, не зря в армии его прозвали Чумой. Он любил ее — но и ненавидел за это. Как ненавидел и меня, унаследовавшего его способность, но в силу возраста неспособного ее контролировать. Я мало помню мать: только голубые глаза и мягкий бархат голоса иногда проскальзывают в воспоминаниях. Она была почти всегда больна, и отца, наблюдавшего, как медленно угасает единственный любимый им человек в этом мире, это приводило в еще большее исступление. Их жизни оборвались внезапно, в пожаре, неожиданно возникнувшем сразу во всех углах дома. И я никогда не признавал этого, но в глубине души я был рад такому концу. Для меня семья означала страдания, от которых смерть их освободила.
Я никогда не верил в семью. Брак моих родителей с точки зрения общества был благополучным. То, что я видел перед своими глазами в детстве считалось счастьем — и от этого я боялся даже предположить, как выглядит менее удачный союз. Нет, я не верил в семью и никогда не мечтал быть ее частью. Пока не приехал в Гетценбург.
Среднюю из сестер, ровно как и ее патрона, Мэри-Голубку, не отличала выдающаяся красота. Зато у нее был спокойный, добрый нрав и здравый смысл. Не гонясь за званиями и чинами, она приняла предложение провинциального полицейского, грубоватого и некрасивого, зато обладавшего таким же большим сердцем. И она не прогадала. Со временем детектив стал начальником полиции Лемман-Клива, но спустя тридцать лет оставался все так же влюбленным в свою жену. Их семья была похожа на иллюстрацию к детской книжке: горящий камин, радостные лица, стая умильно виляющих хвостом псов вокруг. Причем, добавляя к этому впечатлению, даже собаки были не породистые, купленные у заводчика за огромные деньги, а спасенные с улицы Виктором (стоит отметить что от привычки таскать домой всякую живность Эйзенхарт, горячо поддерживаемый родителями, взявших на себя миссию спасти всех, от бродячих собак до попавших в беду родственников, так и не избавился к своим двадцати восьми годам. Только список живности расширился с собак и кошек до несправедливо уволенных служанок, обиженных и обманутых детей-беспризорников, покинувших своих супругов женщин, оголодавших коллег и прочих). Опережая замечания, скажу, что, конечно, не все было так гладко в семье Эйзенхартов — были и ссоры, и скандалы, как, например, когда Виктор заявил, что выбирает карьеру полицейского. Но их семья была живой, теплой, любящей. Такой, что даже я иногда ловил себя на мысли, как сложилась бы моя жизнь, прими я после смерти родителей предложения сэра Эйзенхарта и отправься с ними в Гетценбург.
Однако в скором времени все должно было измениться. Я видел, что смерть ребенка делает с семьями, и не мог не страшиться грядущего. Оставалось только надеяться, что…
— Роберт? Вы здесь? Все уже собрались внизу.
Мои размышления прервал Шон, отправившийся на мои поиски по просьбе леди Эйзенхарт. Накануне исполнилось шесть месяцев ее первому внуку, и вся семья собралась отметить эту дату. Бросив последний взгляд на портрет, я оперся рукой на перила.
— Уже иду.
— Подождите. Я хотел вас просить…
Вынутый из сержантской формы, Шон выглядел как подросток. Очень и очень напуганный подросток.
— С Виктором что-то происходит, да? Он ничего мне не говорит…