Рождение державы

Пошли родные места, и казачьи обозы по пути следования друг за другом сворачивали в свои поместья и хутора. Наконец свернул в свои Черныши сосед пан Чернышевский. С ними остался лишь десяток ближних казаков, сопровождавших пана полкового писаря в родовое гнездо.

Шли налегке, с заводными лошадьми да полудюжиной вьючных. Через версту должны были показаться река Каменка и лесок, там уже начинались их фамильные земли.

Да, Михайло в походе неплохо прибарахлился. Не то чтобы он из дома выехал оборванцем, нет, он и тогда выглядел богато и достойно, все же боярич древнего княжеского рода. Но такого жупана и оружия, которое стоит целой деревни вместе с душами посполитых, у него еще не было. Главное, когда смотрели на него, всем становилось понятно, что перед ними удачливый казак, а все это добро взято в бою лично. Ибо нельзя красоваться в добытом чужими руками, иначе будет урон чести и загнобят собственные братья-товарищи.

Михайло улыбнулся про себя, вспоминая, как проезжал через Черкассы и Гнежин, а встречные молоденькие казачки показывали пальцами и громко шушукались:

— Глянь, глянь, какой молодой Каширенко казак гарный, — ясно, что все женщины удачливых любят.

Душа Михайлы от подобных слов и женского внимания переполнялась радостными чувствами. Ему хотелось выхватить сабельку, дать Чайке шенкелей и опять устремиться рубить головы копченым. А женский пол он полюбить успел не единожды и неоднократно. Но жениться совершенно не хотелось, и Любка Чернышевская ему не очень нравилась — слишком малая, конопатая и худая. Да куда денешься, если родители — закадычные друзья — просватали их с ее рождения. Но ничего, дворовые девки его давно всему обучили — Любка как попадет ему в руки, так после этого быстренько округлится. Ну и свадьба только через год, ей как раз исполнится четырнадцать с половиной. Михайло все-таки надеялся, что к этому времени она немного похорошеет.

Вот и лесок на берегу быстрой и глубокой Каменки. Командовавший казаками дед Опанас завернул караван в подлесок к месту обычной стоянки. Сегодня придется переночевать здесь, а завтра выйдут с рассветом и, глядишь, к обеду будут дома.

Вдруг раздался раскат грома. Неведомая сила ударила Михайлу в спину, вынесла из седла и зашвырнула в кустарник. Больно приложившись головой о землю, он, потеряв сознание, скатился вниз, к берегу, под широкие листья лопухов и папоротника.

Очнулся со связанными руками и ногами и торчащей во рту тряпкой. Сверху был прикидан ветками и листьями.

— Эй! Кто будет рыться во вьюках и седельных сумках, руки отрублю, — услышал знакомый голос, — серебра вам пан отсыпал достаточно, да и все, что в кошелях, — ваше. Боярича так и не нашли?

— Нет, пан Вацек. Да мы все видели: после выстрела он в реку свалился и утоп. Течение его давно к Десне утащило.

— Жалко сабельку, — послышался голос Вацека, старшего пахолка собаки Собакевича.

— Там и жупан знатный, — раздался чей-то новый голос.

— Какой жупан?! Недоставало, чтобы где-то выплыл чей-то жупан. А ну, быстро все одежки в костер! Трупы — в Каменку, а дальше — как пан сказал: ты, Мыкола, вместе с Яцеком везешь все оружие на Литву, кому продать — знаешь.

— Знаю, пан Вацек.

— А ты, Федька, берешь троих своих посипак и гонишь всех строевых лошадей на Московию. Сдашь нашему лошаднику. И смотрите мне, зажилите хоть один талер, хоть одну деньгу или сбежите — пеняйте на себя, ваши семьи пойдут в рабство, и, как наш пан говорит, мир невелик, все друг друга знают, мы с вами обязательно встретимся.

— Да шо вы, пан Вацек, да как можно, пан Вацек, — зашумели голоса.

«Это точно, — подумал Михайло, — рано или поздно выпутаюсь и обязательно встретимся. Кишки выпущу всем, а братца моей мачехи повешу. Нет, разопну на воротах. Нет, посажу на кол…»

Через некоторое время стук множества копыт стал удаляться, все затихло, вечер превратился в ночь, и он уснул.

Тело занемело, голова болела, поэтому проснулся Михайло уже привязанным, лежа на крупе чужого коня. Так и путешествовали через перелески и овраги и, обойдя Черкассы стороной, через трое суток вышли к переправе через Днепр.

Есть не давали, только пить, зато он узнал, что жизни своей обязан висевшему на спине мушкету, который остановил пулю, а также своей дамасской сабельке и обшитому золотом жупану. Сколько за жупан можно выручить, они не знали, но кровянить его не хотели, а вот за сабельку были уверены — любой торговец серебро по весу отсыпет. А когда увидели бессознательного, но живого казака, то вспомнили, что даже смерд два талера стоит. С учетом того, что пан уже выплатил каждому по пять монет за выполненную работу, подлецы очень даже надеялись на дополнительный гешефт.