Ротмистр Империи

— Такова жизнь, — пожав плечами, произнес Максим. — Люди слушаются только тех, кто с одной стороны крепко держит их за яйца, норовя оторвать, а с другой — решает проблемы. Их, не свои. И чем выше люди сидят, тем ярче это проявляется. — После чего парень достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги и положил на стол. Он его заготовил заранее, понимая, что такой разговор возможен. — Это мое очередное прошение об отставке. Вы тащите свою семью в могилу не желая драться за нее. Думаете, Бог защитит вас? Опыт Карла I и Людовика XVI вас ничему не научил? Он, — Максим скосил глаза наверх, — даровал нам свободу воли. Что сами наворотили, то и расхлебываем. Если вы не желаете защитить своих близких, то я прошу вас, я вас умоляю — дайте мне возможность спасти мою Таню…

Сказал. Встал. Кивнул. И вышел из кабинета, оставив Императора сидеть за столом с оплеванным и совершенно потерянным видом.

Глава 4

1915 год, 10 мая. Петроград

Михневич сидел в своем кабинете и работал с бумагами. Вчерашний разговор с Меншиковым дал очень много поводов для размышления, а также идей. Это все требовалось не только зафиксировать на бумаге, но и осмыслить. Чем он и занимался, зарывшись с головой.

Вдруг дверь внезапно и довольно резко открылась.

Николай Петрович хотел было уже возмутиться и наорать на столь невежественного гостя, но, вместо этого вскочил, вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

— Здравия желаю Ваше Императорское Величество!

Император был не в духе. Мрачный, хмурый и явно не выспавшийся. Михневич никогда раньше не видел и не слышал, чтобы Государь имел ТАКОЕ выражение лица.

— Доброе утро, — тусклым голосом произнес он. — Как ваш отчет? Готов ли?

— Какой отчет, Ваше Императорское Величество? — Предельно осторожным и вкрадчивым тоном, поинтересовался генерал.

— Великому князю Николаю Николаевичу. О маневрах отдельного лейб-гвардии эскадрона.

— Он… э-э-э… — попытался что-то сказать Николай Петрович.

— Он не готов?

— Никак нет, Ваше Императорское Величество!

— Почему тянете?

— Я как раз над ним и работал.

— Вот как? Замечательно. Покажите, — произнес Государь и устало опустился в кресло.

Михневич нервно сглотнул и достал рапорт, написанный заранее для подачи Главнокомандующему. Передал его Императору. И промокнув лоб от пота остался стоять, не решаясь сесть все то время, пока его незваный гость читал.

— И что это такое? — Наконец спросил Николай Александрович, небрежно швырнув бумаги на стол.

— Наброски рапорта, Ваше Императорское Величество.

— А я думаю, что это ЧУШЬ! — Произнес Государь, сверкнув глазами.

Это было НАСТОЛЬКО удивительно, что Михневич даже глаза выпучил. Всегда спокойный, выдержанный и тщательно выбирающий выражения человек, боящийся лишний раз словом обидеть собеседника, был в чрезвычайном раздражении. Да. Именно так. И едва сдерживал это.

— Но… — пробормотал Михневич. — Николай Николаевич…

— Я даю вам сутки, чтобы все переделать. Подадите рапорт мне. И только после моей визы перешлете Николаю Николаевичу. Вам ясно?

— Так точно, Ваше Императорское Величество!

— Вопросы есть?

— А… а что писать?

— Все что видели, то и пишите. Честно. Как и должно русскому офицеру. Ведь вы, я надеюсь, верны присяге?

— Так точно! — Гаркнул Михневич, еще сильнее вспотев. Прохладный пот прямо-таки заструился по его спине, стремительно увлажняя исподнее. Да и по вискам, по шее… всюду тек…

— Это хорошо, — скептическим тоном отметил Государь. — А то мне на мгновение показалось, что вы ей изменили.

— Никак нет! — Выкрикнул Михневич, еще и побледнев до кучи.

Николай Александрович едва заметно усмехнулся, разглядывая начальника Главного штаба Русской Императорской армии. В былые дни он никогда бы себе не позволил так разговаривать с уважаемым офицером. Но вчерашние слова Максима его словно изменили.

Первые несколько часов в его душе шла борьба. Отчаянная борьба всего нутра с теми кошмарными словами, что ему озвучили. Но чем больше он думал, тем хуже ему становилось. Да, Император мог проверить не все. Во всяком случае, быстро или в разумные сроки. Однако то, до чего Николай Александрович смог в тот день дотянуться, полностью подтвердило слова Максима. И это было страшно. Очень страшно. Невероятно. Просто до оцепенения. Потому что Император впервые ощутил запах смерти, который угрожал не столько ему, сколько безумно любимой им Александре Федоровне и детям… его детям…

Он не спал всю ночь.

Не смог.

А утром не устоял перед напором обеспокоенной супруги и все рассказал. Побледневшая. С плотно сжатыми губами и сердитым взглядом, Императрица довершила разгром:

— Вчера я имела разговор Марией Федоровной, — тихо произнесла она.

— И?

— Максим просил ее примириться со мной.

— И она его послушала? — Немало удивился Государь, прекрасно зная, что его мать и супруга были как кошка с собакой, не перенося друг друга на дух. И конкурируя.

— Видимо, — неохотно кивнула Императрица. — Во всяком случае, она опасается за нас всех. И особенно за детей. И готова ради их благополучия пойти на многие уступки. Взаимные.