Ротмистр Гордеев

В глубоком тылу взлетел на воздух склад с боеприпасами и оружием. На железной дороге китайские бандиты-хунхузы напали на поезд, постреляли охрану и подожгли вагоны с боеприпасами и медикаментами, а у пушек, перевозившихся на платформах, сбили и повредили орудийные замки – прямо симметричный ответ на рейд моего разведотряда. И как вишенка на тортике, в офицерском борделе пятеро молодых, но уже в достаточно высоких чинах офицеров устроили резню между собой. То ли перепили, то ли не поделили шлюх, то ли всё вместе. В завязавшейся перестрелке-междусобойчике не выжил никто.

Вижу, как Николов мрачнеет прямо на глазах. Поворачивается ко мне.

– Николай Михалыч, составите компанию? Надо как-то разобраться со всей этой чертовщиной.

– Охотно, Сергей Красенович. С которой из чертовщин начнём? Со склада, с железной дороги или с борделя?

– С той, что ближе.

Ага, значит, пойдём с подполковником по бабам. Мой предшественник в этом теле в местных гнездилищах разврата бывал, а у меня опыта на сей счёт пока никакого. Да и в прошлой своей жизни Лёха Шейнин как-то обходился без жриц платной любви. Ладно, разберёмся по ходу дела.

Николов отдаёт поручику распоряжения: останки Хихи и невезучего вампира Кузьмина – в морг. Пока наше авто освобождают от бренных останков, Николов нервно курит папиросу. Я занимаюсь кормлением и поением своего скакуна, благо возле коновязи имеются и копна сена, и выдолбленная в бревне поилка.

Автомобиль готов к дальнейшим приключениям. Своего четвероногого друга и соратника с погонялом Валет – да-да, именно так зовут моё персональное здешнее средство передвижения и боевого товарища мощностью ровно в одну лошадиную силу – оставляю отъедаться и отпиваться у коновязи.

Я снова за рулём. Пылим по указаниям подполковника к месту происшествия. Надо сказать, китайцы к продажной любви относятся с большим энтузиазмом, в городке целый квартал «весенних домов». Есть и высокоранговые с певичками и танцовщицами, есть и заведения попроще с «государственными проститутками», персонал для которых набирался из проданных за долги жён, сестёр и дочерей должников, в подавляющем большинстве крестьянского сословия.

Понятно, что покойные гвардейцы избрали для своих утех самое лучшее заведение городка. Останавливаемся у ворот большого двухэтажного особняка с вывеской из иероглифов, вдоль второго этажа – длинный балкон-терраса с затейливыми резными колоннами. У дверей вытянулся часовой с винтовкой с примкнутым штыком. Ага, охраняет место совершения преступления.

При виде нас часовой тянется во фрунт.

– Вольно, – командует Николов.

Входим внутрь. Теперь понятно, почему особняк такой большой, – во внутреннем дворе искусно разбит садик с кривыми деревцами, альпийскими горками из камней и небольшим прудом с золотыми рыбками. В садике нас ждёт богато одетая китаянка неопределённого возраста: на ней столько белил и румян, что лицо больше похоже на театральную маску, нежели на живого человека. На вид ей может быть и двадцать лет, и все двести.

Китаянка низко кланяется, сложив руки на груди.

– Сяо Вэй, недостойная хозяйка этого «весеннего дома».

По-русски она говорит с сильным акцентом, но всё же довольно неплохо.

– Подполковник Николов, военная контрразведка.

– Готова ответить на все вопросы господ русских офицеров.

Голос хозяйки борделя дрожит, и по нему видно, что местная «мадам» сильно напугана. Интересно чем: чувствует свою вину, боится контрразведки или случилось нечто из ряда вон выходящее? Плохо, что метровый слой «штукатурки» не позволяет увидеть эмоции, приходится полагаться только на её голос.

– Для начала покажите, где всё произошло, – сухо говорит Николов.

Сяо Вэй с очередным поклоном показывает в сторону одной из дверей во внутренние помещения борделя.

– Прошу за мной.

Входим в помещение, и я чувствую, как волосы встают дыбом под фуражкой.

Глава 18

Война приучила меня к виду крови и смерти: сколько раз боевые товарищи и враги погибали у меня на глазах! Я видел оторванные конечности, обезглавленное туловище, выпадающие кишки из распоротого живота, но зрелище, представшее в одной из комнат борделя, затмевало всё, чему мне приходилось быть свидетелем. Боюсь, оно часто будет сниться мне в ночных кошмарах.

Трижды осеняю себя крестом и слышу, как Николов тоже крестится и бормочет про себя: «свят, свят, свят».

А ужаснуться есть с чего. Мёртвые тела русских офицеров лежат сплошным ковром, их так много, что я даже не берусь сосчитать. Трупы страшно обезображены: у кого-то нет глаз или ушей, кто-то впился в плоть соседа и замер в такой позе навечно, кто-то сам разодрал себе лицо, оставив глубокие борозды, есть даже те, кого буквально вывернуло наизнанку. То тут, то там рваные куски мяса с отпечатками зубов.

И всюду кровь, тонны крови… Её так много, что кажется, будто пол, потолок и стены выкрашены в тёмно-бордовый цвет. Я будто попал на скотобойню: везде мёртвая плоть, сделать шаг и то невозможно – пол скользкий как каток. Вот только в качестве скота тут были люди, и эти люди убивали друг друга и самих себя.