Ротмистр Гордеев 2

В глаза, словно песок насыпали, во рту одновременно пустыни Кара-Кум и Кызыл-Кум, голову стягивают тугие обручи пульсирующей боли. Ох, до чего же хреново… Как же так я умудрился вчера так нахреначиться дешёвой китайской водкой маотай в компании своих друзей и подчинённых?

Пытаюсь пошевелить языком, но даже разлепить пересохшие губы почти невозможное усилие. Изо рта вырывается не то стон, не то хрип.

— Гх-р-з-узьм-м-м-а-а-а!..

Глаза не разлепить, но по звуку шагов понимаю, что Скоробут склонился надо мной и пытается понять, что нашему благородию надо.

— Вашбродь, вам бы ещё полежать… Я сейчас тряпочку холодную на лобик…

— Гхр-з-п-и-и-ть… води-и-и-цы…

— Вашбродь, не надо водицы вам… Я сейчас… мигом.

— С-с-с-тоять!!!

Нечеловеческих усилий стоит принять полувертикальное положение и сесть на постели, привалившись к стене. Я сейчас, словно Вий — Поднимите мне веки!..

Ещё одно нечеловеческое усилие и открываю глаза.

Мамочка! Лучше бы я этого не делал. Такое ощущение, что перед лицом рванула световая граната.

На второй раз прошло с менее катастрофичными результатами. Светлые и тёмные пятна плавают передом мной, складываясь в фигуру моего дорогого денщика.

Скоробут мочит тряпку в плошке с водой, выжимает её, но я оказываюсь быстрее — выхватываю плошку у него из-под рук и опрокидываю в жаждущую глотку.

— А-а-а!!! — какое блаженство.

Вода орошает иссохшие горло и пищевод, прокатывается в желудок. Мать моя женщина! Что такое — новая волна опьянения накатывает на мозг и отключает меня.

Густая липкая пьяная пелена медленно смывается из моей головы. Отступает боль и жажда. Стремительно трезвею. Уже без всяких нежелательных спецэффектов открываю глаза.

Лукашин-старший, нашёптывая что-то, совершает пассы своими пальцами вокруг моей многострадальной головы. Я раздет до чистого исподнего и лежу на койке, укрытый одеялом, на голове прохладный компресс, характерник приводит меня в норму после попойки и последовавшего за ней похмельного отходняка.

Минут через пять я смог ясно мыслить. Минут через десять — в состоянии встать без бунта вестибулярного аппарата -головокружения и подступающих позывов освободить желудок.

— Вы, господин штабс-ротмистр, впредь, аккуратнее с местной рыгаловкой. Коварная, зараза. Стоит добавить простой водички на старые дрожжи, тут же по башке шибает, как обухом.

— Спасибо, Тимофей. Давай-ка для закрепления эффекта…

Следующий час мы с братьями Лукашиными исходим семью потами на полосе препятствий и в рукопашном спарринге: с шашками, с шашками и кинжалами, с одними кинжалами, с винтовками со штыками и просто с голыми руками.

К концу тренировки одежду можно хоть выжимать, в мышцах приятная усталость и в организме никакого остатка недавнего похмельного состояния.

До обеда успеваю зайти с Будённым к местным мастерам: кузнецу и плотнику с очередным заказом — восстановить сожжённые в окружении тачанки. Обещаю заплатить по окончании работ, выдаю аванс — пока из своих (набежало денежное довольствие во время нашего рейда), но неплохо бы возместить из казённых, я же не олигарх какой — спонсировать министерство обороны местной Российской империи.

Оставляю Будённого втолковывать мастерам детали заказа, но перед этим отзываю в сторону на пару слов.

— Семён, ты как насчёт перед господами офицерами выступить с разъяснениями тактики действия тачанками как в качестве средства мобильной огневой поддержки пехоты, так и самостоятельного мобильного пулеметного подразделения.

Вижу недоумённый взгляд Будённого и поясняю проще:

— Короче, надо расписать как и при каких случаях необходимо использовать тачанки, в чём их преимущество!

Семён Михалыч задумчиво крутит усы.

— Боязно, вашбродь…

— Лучше тебя с Жалдыриным их возможностей всё равно пока никто не знает. Плох тот казак, который не мечтает стать атаманом.

Хлопаю ободрительно будущего маршала по плечу.

— Ты набросай на бумаге мысли в связанном порядке, покажи мне — вместе покумекаем.

— Так ведь, не силён я в грамоте, Николай Михалыч… — Будённый скребёт пальцами в затылке.

Вот ведь… и как я мог забыть. Российская империя тут, хоть и с домовыми, и мавками, но похоже, с теми же проблемами, что и в мом мире. Грамотность здесь на уровне двадцати процентов. Среди женщин неграмотных больше, чем среди мужчин. Среди бедноты неграмотность — норма жизни.

— Ты неграмотный?

— Грамотный. Выучился у приказчика. Батя денег задолжал много одному купцу. Выбор был: либо коня продать, либо меня к купцу в кабалу, в смысле, в услужение, отдать. А в казачьем хозяйстве как без коня? Я и вызвался к купцу идти в счёт долга. Днём работал в лаве, а по ночам грамоту осваивал.

— А спать?

— Водой обливался холодной или коленками на угли становился. Сон, как рукой снимало.

Меня аж передёрнуло, как себе представил.

— Так, а что же тогда?

— Дык робею перед образованными. Вы, вот, в училищах обучались, языки иностранные превозмогли.

— Хочешь, займёмся с тобой английским? Только он у меня больше в американском варианте.

— Хочу, вашбродь.

— Вот и договорились. Придёшь с первыми намётками по тачанкам и займёмся.

Так, теперь придётся ещё и Бубнова напрячь.