РОТА СТРЕЛКА ШАРПА

В нефе было светло как днём от зарева пылающих снаружи домов. Поднявшегося из крипты монаха окликнул один из трёх находившихся в церкви солдат. Окликнул походя, без интереса. Его и двух его товарищей (лучников, судя по прислонённому к алтарю оружию) больше занимала распростёртая на алтарных ступенях обнажённая женщина. Секунду монах колебался, не спасти ли ему несчастную, но тут боковая дверь с грохотом распахнулась, и в храм ввалились ещё с полдюжины лучников. Кто-то из них при виде голого тела присвистнул. Они тоже волокли вырывающуюся девушку в слезах. Монах отвёл глаза. Он слышал, как с девушки сдирают одежду, слышал её стенания. Перекрестившись, он горестно пробормотал: «Прости меня, Господи!» и выскочил из церкви прочь.

Ярко пылали соломенные крыши, швыряя в чёрное небо горсти искр. Дым затянул город. Вояка с нашитым на одежду крестом святого Георгия извергал на стену храма содержимое желудка. Бродячий пёс жадно лизал блевотину. Монах свернул к реке, надеясь попасть по мосту в цитадель. Там, за двойными зубчатыми стенами, осаждать которые у захватчиков не достанет терпения, брат Фердинанд и собирался укрыться. Враг легко овладел «буржем», богатым предместьем к западу от реки, где были сосредоточены ремёсла и торговля Каркассона, но предместье защищал жалкий земляной вал, а цитадель, мощнейшую твердыню Франции – каменные укрепления с высокими башнями и крепкими воротами. Там, думал монах, «Ла Малис» будет в безопасности.

До улочки, по которой шагал монах, пожары не добрались. Зато до неё добрались вражеские солдаты. Пьяно переругиваясь на своём варварском наречии, они ломились в дома, большей частью покинутые обитателями. Горожане, в основном, сбежали в цитадель, исключая редких глупцов, готовых расстаться с жизнью, но не с долей имущества. В канаве валялись два трупа в ливреях с четырьмя львами Арманьяков. Арбалетчики, убитые в потугах оборонить «бурж».

Город брат Фердинанд не знал. К реке он шёл, наугад выбирая переулки поглуше и потемнее. Господь хранил его, и немногие встреченные захватчики не обращали на одинокого монаха никакого внимания. Вот и мост, а за ним – цитадель. Высокие стены, подсвеченные адским пламенем горящего предместья. Порыв ветра разогнал на мосте дымную пелену, и доминиканец чуть не застонал от отчаяния. Западный конец переправы стерегли лучники. Английские солдаты с красными крестами и длинными луками.

В цитадель пути не было. Монах попятился назад, затем решительно развернулся и пошагал на север.

Главная улица предместья пылала. За дымом не было видно звёзд. Цепь, которая должна была преградить врагу путь, лежала на брусчатке в луже крови. Брат Фердинанд промчался мимо горящих домов и нырнул в первый попавшийся проулок. Господь вёл его. Монах пересёк небольшую площадь, свернул меж домов в проход, идущий на север. В горящей усадьбе мычала корова. Дворняга перебежала дорогу, неся что-то тёмное и капающее в зубах. Перед разгромленной лавкой скорняка на мостовой были разбросаны шкуры. Впереди уже замаячил вал, отмечающий границу «буржа», когда сзади раздался окрик:

- Эй, стой!

Монах рванулся к спасительному валу. Над ухом свистнула стрела, разминувшись с головой на палец, не больше. Доминиканец юркнул в боковой проулок, отмеченный свежей кучей дерьма. Пробежал пару шагов и упёрся в стену. Тупик.

Сзади донёсся издевательский смешок. Он медленно повернулся. На выходе из тупика стояли трое ухмыляющихся лучников.

- Ты кто? – спросил один из них на ломаном французском.

Сойти за англичанина брат Фердинанд не мог, ибо по-английски не говорил. Вспомнив, что среди захвативших Каркассон имелись гасконцы, смиренно сказал:

- Я – гасконец. Гасконец.

Лучники перекинулись парой фраз, и тот, что владел французским, приказал:

- Покажи, что несёшь.

Монах приблизился.

Толмач был единственным, державшим лук в руке. У двоих других луки были за спинами, а мечи наизготовку.

- Давай сюда, что там у тебя… - толмач потянулся свободной рукой к ««Ла Малис».

Они были вдвое моложе доминиканца и, наверняка, вдвое крепче. Но брат Фердинанд владел мечом лучше, чем они трое, вместе взятые. И его мозг туманил гнев. Гнев на тех, кто бесчинствовал нынче в Каркассоне, на проклятых англичан, на мерзостных лучников, трое из которых тянули сейчас свои грязные лапы к ««Ла Малис».

- Именем Господа! – молвил он, взмахивая добытым в могиле мечом.