Рота стрелка Шарпа

Оба ели жадно, запивая разведенным коньяком, а потом любили друг друга у очага, под попонами, согревавшими прежде спины французских коней, и Шарпу хотелось задержать эти мгновения, продлить навечно. Тишина маленького дома в захваченном городе – слышны только перекличка часовых на куртине, лай собак да потрескивание тлеющих углей. Шарп знал, что Тереза не останется с ним фронтовой женой. Она хочет сражаться с французами, мстить народу, который обесчестил и убил ее мать. Наверное, нельзя желать, чтобы счастье продолжалось вечно. Счастье быстролетно – Шарп вспомнил Лоуфорда в монастыре… Нет, об этом лучше не думать. Тереза вернется к засадам и пыткам, к стычкам в горах. Не будь он солдатом, подумал Шарп, будь он лесничим, или кучером, или кем там еще, у него была бы крыша над головой. И не такая, как сейчас.

Тереза гладила его грудь, потом ее рука скользнула к спине, пальцы легко коснулись широких, грубых шрамов.

– Ты нашел людей, которые тебя высекли?

– Еще нет.

Его высекли много лет назад, рядовым.

– Как их зовут?

– Капитан Моррис и сержант Хейксвилл, – произнес он без всякого выражения.

Имена глубоко засели в памяти.

– Ты их найдешь.

– Да.

Она улыбнулась:

– Будешь мучить?

– Зверски.

– Хорошо.

Шарп улыбнулся:

– Я слышал, христианам положено прощать своих врагов.

Девушка покачала головой, ее волосы щекотно скользнули по его груди.

– Только когда они мертвы. И вообще, – она убрала волосы, – ты не христианин.

– А ты христианка.

Тереза пожала плечами:

– Попы меня не любят. Английскому научил священник, отец Педро. Он хороший, а остальные… – Она сплюнула в огонь. – Не допускают к мессе. Потому что я дурная женщина. – Тереза что-то быстро, гортанно произнесла по-испански – что-то подкреплявшее ее мнение о священниках. Потом села, оглядела комнату. – У этих скотов должно было остаться вино.

– Я не нашел.

– Ты не искал. Ты торопился затащить меня под одеяло.

Тереза встала и принялась шарить по комнате. Шарп любовался прямизной ее стана, ее стройностью и силой. Она открывала буфеты, вытряхивала на пол содержимое.

– Вот. – Она бросила Шарпу деревянную полку. – Подкинь в очаг.

Шарп присыпал доску порохом, чтобы лучше горела, а когда обернулся, увидел, что Тереза уже нашла вино и протягивает ему.

– Видишь? У этих скотов всегда есть вино. – Девушка заметила, что он ее разглядывает, и посерьезнела. – Я изменилась?

– Нет.

– Ты уверен? – Тереза стояла перед ним голая, хмурая.

– Уверен. Ты прекрасна. – Шарп был озадачен. – А должна быть какая-то разница?

Она пожала плечами, подошла к нему, села рядом. Пробка сидела неплотно, Тереза откупорила бутылку, понюхала.

– Гадость. – Глотнула, передала бутылку Шарпу.

– В чем дело? – Он понял, что теперь она расскажет.

Несколько минут Тереза молчала, глядя в огонь, потом резко повернулась к Шарпу:

– Ты идешь в Бадахос?

– Да.

– Точно? – Казалось, необходимо знать наверняка.

Шарп пожал плечами:

– Как сложится. Армия отправится туда, но нас могут послать в Лиссабон или оставить здесь. А что?

– Хочу, чтобы ты был там.

Шарп ждал объяснения, но Тереза молчала, только смотрела в огонь. Вино оказалось кислым; Шарп выпил еще немного, потом укутал Терезу жесткой попоной. Вид у нее был грустный.

– А почему ты хочешь, чтобы я был там? – спросил он мягко.

– Потому что я там буду.

– Ты там будешь. – Шарп повторил эти слова так, будто в них не было ничего особенного, однако мысленно пытался отыскать причину, хоть какую-то причину, по которой Тереза окажется в главной из французских крепостей в Испании.

Она кивнула:

– Внутри. Я там была, Ричард, с апреля.

– В Бадахосе? Сражалась?

– Нет. Там не знают, что я Агуха. Для них я Тереза Морено, племянница Рафаэля Морено. Это брат моего отца. – Она горестно улыбнулась. – Французы даже разрешали мне брать ружье, когда я выходила из города, вообрази! Чтобы защититься от ужасных герильерос! – Тереза рассмеялась. – Мы там живем: моя тетя, дядя, я. Мы торгуем мехами и кожей. Мы хотим мира, чтобы получать прибыль. – Она состроила гримаску.

– Не понимаю.

Тереза отодвинулась от него, штыком поворошила огонь, хлебнула вина.

– Будут ли там беспорядки?

– Беспорядки?

– Как сегодня. Убийства? Грабежи? Насилия?

– Если французы станут сражаться, то да.

– Они станут сражаться. – Она взглянула на Шарпа. – Разыщешь меня в городе, понял?

Он недоумевающе кивнул:

– Понял.

Снаружи, за снегопадом, завыла собака.

– Но почему в Бадахосе?

– Ты рассердишься.

– Не рассержусь. Почему в Бадахосе?

Она снова замолчала, кусая губы и разглядывая лицо Шарпа, потом взяла его руку, положила под попоной на свой голый живот:

– Он изменился?

– Нет. – Шарп, ничего не понимая, погладил ее кожу.

Она набрала в грудь воздуха:

– Я родила ребенка.

Его рука по-прежнему лежала на ее теплом животе. Тереза передернула плечами:

– Я же сказала: рассердишься.

– Ребенка? – Мысли Шарпа завертелись, как снег над горящей крышей.

– Твоего ребенка. Нашу дочь. – Слезы навернулись ей на глаза, она уткнулась лицом ему в плечо. – Она больна, Ричард, так больна, что ее нельзя увезти. Она может умереть.

– Наша дочь? Моя? – Шарп почувствовал, как в нем пробуждается радость.

– Да.