Рота Шарпа

В бреши взлетали гигантские топоры: там перерубали цепи, и вскоре chevaux de frise были скинуты в траншею, вырытую защитниками на гребне. Британцы перепрыгивали острые лезвия и, оступаясь на разбитых камнях, неслись к городу убивать: они совсем обезумели от ярости, их не остановить. Даже раненые двигались к бреши, некоторые ползком, пытаясь добраться до города и заставить его защитников почувствовать ту же боль, которую чувствовали они сами. Люди хотели выпивки, женщин и еще выпивки. А еще они хотели видеть смерть. Они помнили, как испанцы палили в них со стен из мушкетов, поэтому числили всех жителей Бадахоса врагами. Мрачный поток лился в город через бреши, поднимался по улицам и наводнял Бадахос жаждой мести.

Хэйксвилл вошел в город вместе с ними. Длинная узкая улица привела его на небольшую площадь. Он примерно знал, куда идти: подняться на холм и взять чуть левее – а в деле определения направления сержант полностью доверял своим инстинктам и удаче. Площадь была заполнена людьми. Звучали мушкетные выстрелы: солдаты выбивали дверные замки. Слышались первые крики женщин; другие жительницы города, не желая быть пойманными в ловушку в собственном доме, пытались убегать в сторону центра города. Хэйксвилл видел, как одна из таких горожанок была почти сразу схвачена: ее серьги выдрали с мясом, кровь брызнула на платье, которое, в свою очередь, было тут же разорвано в клочки. Ее толкали от одного солдата к другому, пока, наконец, под дружный гогот она не скрылась под навалившимися телами. Хэйксвилл прошел стороной: подобные развлечения его не касались. Его интересовали только те женщины, которым удалось избежать подобной участи: они могли привести его к собору.

Капитан Роберт Ноулз, усталый, но довольный, прислонился к воротам замка. Внизу эхом отдавался стук копыт: французскому генералу Филиппону с группой верховых удалось ускакать к мосту, который вел в пока еще державшийся форт Сан-Кристобаль. Крепость была потеряна, за спиной разгоралось пламя мести, поэтому они только пришпоривали коней. Копыта цокали по мосту, вслед несся топот башмаков немногих уцелевших пехотинцев. Лицо Филиппона было искажено горечью: он не столько сожалел об участи города, сколько о своей личной неудаче. Сделано было все, что только можно, гораздо больше, чем можно было надеяться, но он проиграл, а Веллингтон, проклятый Веллингтон одержал победу.

Люди Ноулза, выбежав из ворот, улюлюкали вслед бегущему врагу. Один снял со стены факел. Пламя ярко освещало лица, жаждавшие добычи и удовольствий.

- Разрешите идти, сэр? – несколько десятков глаз выжидающе впились в лицо Ноулза.

- Идите!

Они радостно заорали и разбежались по улицам. Ноулз усмехнулся им вслед, вытащил саблю и двинулся искать Терезу. Быстрым шагом он пошел по темным улицам – двери закрыты на засов, окна первых этажей зарешечены – и вскоре потерялся в почти хаотическом нагромождении домов. Пытаясь определить направление, он остановился на перекрестке, прислушиваясь к шуму и крикам вдалеке, и осознал, что следует выбирать улицу с самыми богатыми домами. Мимо пробежал, поднимаясь на холм, какой-то вооруженный человек, его байонет тускло поблескивал. Ноулз заметил характерную французскую перевязь, но человек не стал останавливаться и вступать в бой, он просто бежал, хрипло дыша, пока не скрылся за поворотом. Сам Ноулз направился вниз по холму. Он ускорил шаг, стук каблуков по мостовой эхом ударил в уши, а потом улица вдруг кончилась, выйдя на большую площадь, посреди которой высился собор.

На площади царила паника. Последние французы уже покинули ее, пытаясь сбежать на север, но жители Бадахоса с ними не пошли. Все, кто не остался в своих домах, были здесь, пытаясь протолкнуться по лестнице, толпясь в дверях, надеясь укрыться в святилище. Они бежали мимо Ноулза, толкали его, но не обращали на это никакого внимания, как будто Ноулза и не было вовсе. Он в ужасе озирался вокруг: Боже, сколько тут улиц! Но в темноте за собором он заметил одну, вдруг поняв, что это нашел то, что искал: даже не улицу, а маленький переулочек, все дома богатые, с балконами. На бегу Ноулз осматривал каждый дом, пока, наконец, не увидел два апельсиновых дерева возле чуть отодвинутого вглубь фасада. Он забарабанил в дверь:

- Тереза! Тереза!