Рот, полный языков

— Ну, что до мотивации, то здесь, Корсо, весь вопрос в том, чье воображение главенствует, не так ли? Насколько бы странной ни показалась тебе Вселенная, когда ты окончательно познаешь ее, тренированный мозг, такой, как у тебя или у меня, провозглашает, что наше собственное воображение в своих концепциях может быть даже еще более могучим. Во всяком случае, если ты настоящий писатель-фантаст. Ну, а теперь почему бы нам не пойти насладиться хорошей трапезой? Могу гарантировать, что нам никто не помешает.

И Корсо смеется

достаточно громко, чтобы заставить прохожих

посмотреть на него с изумлением,

ибо его аппетит

внезапно становится огромным,

и не только к пище.

— Толстому Лошаднику, Джонатану Херовиту и, разумеется, Рыжеволосому.

Сизиф и Посторонний

Альбер Камю был утомлен. Утомлен работой. Утомлен жизнью. Утомлен обширной империей, в процветание которой вносил каждодневный, пусть и крошечный вклад. Впрочем, выбора у него не было, и порой он казался себе Сизифом, закатывающим на гору камень. Будущее предопределено, рассчитывать на бегство или перерождение не приходится.

В своем кабинете в алжирском императорском дворце Альбер Камю устало уронил голову на руки. Вторые сутки он не смыкал глаз, готовясь к торжествам по случаю двойного юбилея. В 1954 году исполнялось пятьдесят лет с открытия N-лучей и сорок лет с рождения Французской империи из пепла слабосильной Третьей республики. По всей империи, от карибских островов до берегов Южной Америки, от знойных джунглей Индокитая до безмятежных лагун Полинезии, от песчаных африканских равнин до островков посреди Индийского океана, во всех колониях и протекторатах, над которыми гордо реял французский флаг, шли похожие приготовления.

Повсюду следовало развесить полотнища триколора и портреты — сурово хмурящегося императора и гениального изобретателя Рене Блондло, лысого и с бородкой клинышком. Фасады общественных зданий требовалось отдраить слабой дозой N-лучей. Также нужно было украсить бальные залы, заказать провизию для банкетов, наметить маршруты парадов, подписать разрешения на торговлю лоточникам, разослать приглашения. Всех бездомных надлежало выслать в провинцию. Узкие, ступенчатые улочки касбы — заблокировать во избежание любых демонстраций, сколь угодно мирных и малочисленных, против французов и их празднеств. (Лучше уж выслушивать жалобы торговцев, которые потерпят убытки из-за своевременных шагов по предотвращению незаконных собраний, чем отвечать циничным репортерам о трупах демонстрантов, обугленных N-лучами из полицейских ружей.) И самое важное, следовало проверить и перепроверить меры безопасности в связи с визитом императора.

Разумеется, от начальника Альбера, генерал-губернатора Мерсо, помощи не было никакой. Эта надутая самодовольная жаба умела лишь вдохновенно читать по бумажке не им написанные речи да трясти руки местных деловых воротил и собирать с них мзду. Но в любых практических вопросах невежда Мерсо (получивший пост благодаря высокопоставленным родственникам в метрополии) всецело полагался на своего подчиненного, Камю, прошедшего суровую дипломатическую выучку в Национальной школе управления.

Камю поднял голову от сложенных рук и, тряхнув угольно-черной напомаженной шевелюрой, скривился в усмешке; его мужественное, с резкими чертами лицо пробороздили морщины. «Эх, мама и папа, — подумал он, — если бы только вы могли видеть сегодня своего маленького мальчика, ради которого едва сводили концы с концами, лишь бы он получил самое лучшее образование на земле предков. И вот на сорок втором году жизни он стал серым кардиналом при каком-никаком дворе, однако чувствует себя совершенно несчастным».

Но конечно же родители Камю никак не могли сегодня увидеть, до чего он дошел. Оба они погибли в 1935-м, когда на двадцатом году империи по Алжиру прокатилась волна выступлений против «черноногих»; сам же Камю находился тогда в безопасности в Париже. Катастрофа унесла множество жизней, и европейцев, и арабов, прежде чем солдаты империи с их грозным лучевым оружием и броневыми лучеходами сумели восстановить порядок. Впрочем, после этого решительного применения силы мир и согласие воцарились в Алжире, да и по всей империи, в отдельных уголках которой также было устроено показательное кровопролитие.