Ростов. Лабиринт

То, что лежало и выло на пристани, не могло быть частью художественного фильма. Потому что слишком больно било по зрителю. Со всего размаху, в поддых, грубо сдирая корки с трусливого «моя хата с краю» и «чем тут поможешь? только ждать, скорая выехала вроде». Скорая, какая тут, на фиг, скорая?

— Он так и будет лежать? — вырвалось вслух.

— За костоправом послали, поди. — Давешний белобрысый стоял рядом, глазел на раненого, не переставая лузгать семечки. Обернулся к Макару, смерил его внимательным, цепким взглядом: — А ты случаем не шороховский будешь?

— Шороховский… — Макар сначала ответил, а потом мысленно прикусил язык. Шороховский-то шороховский, только ни один из родственников его здесь не узнает.

— Во-о-т, вишь, сразу признал тебя! Брови-то и нос — дядькины!

Это мы про какого дядьку говорим сейчас? Про самого Шорохова? Или кого-то из купцов? Макар прикусил губу, пытаясь вспомнить семейную историю начала века, а неожиданный собеседник продолжал болтать — громким, веселым голосом, не обращая внимания на воющего рабочего:

— Дядька-то твой, Шорохов, дело говорил. Технику на склады ставить надо. Тех-ни-ку! — и назидательно воздел указательный палец. — А то гляди, что ни день, то панихида.

— Что-о-о? — Рябой детина в штопаной косоворотке повернулся и схватил белобрысого за грудки. — Технику, говоришь? Машины, значит? Греби ты черту! И так работы с крысий хрен!..

Макар и рта не успел открыть, как очутился в центре драки. Началось с двоих и пошло по кругу, захватывая все новых и новых людей, уже разгоряченных чужим горем. Били страшно, чем под руку подвернулось. Хрустели носы и зубы, брызги крови летели веером от разорванных ноздрей. Макар рефлекторно поднырнул под кулак, метящий ему в лицо, и первую минуту самозабвенно уворачивался, бил прямой и сбоку, ставил подножки… В «бойцовском клубе» он изрядно поднатаскался ломать чужие переносицы. Бей! Бей! Не жалей! Он и бил. Пока не споткнулся о тело — рябой со свернутой набок челюстью перхал и драл себе горло ногтями, из шеи его торчал обломок доски с ржавым гвоздем.

«Дурак, тебя ж тут кончить могут!» — Макар пригнулся и чуть не на четвереньках рванул в сторону, вверх от Дона. Выскочил из драки, отбежал для верности на полквартала, суматошно огляделся. Чуть впереди, прислонившись к забору, кашлял и харкал белобрысый. Удача! Макар подошел к нему, сочувственно тронул за плечо:

— Сильно тебя отмочалили?

— Да не-е-ет… До свадьбы заживет.

— Слушай, мне бы Шороха найти. Макар который. Подсобишь?

— Дядьку-то? Так он в лавку, к Шмуцу, побежал! На Садовую. С час назад ушел как. Если там не застанешь — то прямо от лавки иди наверх, по Малому до Сенной — там и отыщешь, в трактире. И прогуляешься. Погодка-то — богу в душу!

— Спасибо! — пробормотал Макар и шепотом добавил: — Оптимистично.

Осторожно потрогал шею. Болела ключица, задетая в драке, горело ухо, веко заплывало. Это если не считать разбитого колена и едва заживших после Кобяково ободранных ладоней.

— Красавчик. Хоть сейчас — к ее величеству на прием. Или на променад по Большой Садовой.

В кармане все же нашелся носовой платок — Макар протер лицо и руки, отряхнул штаны, рубашка — с утра белоснежная — сейчас выглядела вполне по местной моде: расхристанный ворот, пятно на груди, оборванные пуговицы. Картуза только не хватало — ну и черт с ним. Макар пошел на дребезжанье конки, внимательно глядя по сторонам на прохожих и домики, утопающие в пене цветущих деревьев. «А за окошком месяц май, месяц май, месяц май…» — засвистал вдруг и даже притопнул.

Асфальта под ногами не было — брусчатка. И прохожие — мужчины в чудных костюмах, женщины… нет, дамы… в перчатках, с кружевными зонтиками, в кофтах с манжетами, расшитыми бисером и жемчугом, в длинных юбках с множеством складок, на лицах — монокли, в руках — веера. Всего два квартала прошел — а уже будто в другой мир попал, миновал невидимую границу между портом и остальным городом, там — помирающий на земле рабочий, здесь — ленивая нарядная праздность. Синий вагон конки катился по рельсам, кондуктор махал на мальчишек, пытающихся прицепиться к задней площадке, вагоновожатый покрикивал на лошадь. Звякала рында.

* * *

По Соколова вверх… Он узнал улицу, хотя все здесь было не так — и вместо вечно припаркованного на обочине гастрономического фургончика стояла водовозка — деревянный бочонок, нахлобученный на старую телегу, да впряженная в нее печальная лошадка с мохнатыми ногами.

Макар засвистел громче. «Чижика-пыжика» засвистел. Хотя представления не имел, был ли «Чижик» уже придуман или это он, Макар Шорохов, только что щедро дарит миру музыкальный шедевр.

— На Фон-тан-ке… Вод-ку. Пил!

«Почтовая»! А в нормальном мире — Станиславского.

— Вы-пил рюм-ку… Вы-пил две.