Rossija (reload game)

— Зато разговоры разговаривать можно без оглядки, — мрачно усмехнулся тот. — Ты погодь, тут постой, я быстро. Гляну, нет ли там кого лишнего…

Он отворил дверь в гостевую залу. Оттуда шибануло запахами — пОтом, луком, кислым пивом, старой бараниной и чем-то горелым. «Не, есть тут не стану», — решил князь.

В сенях было неуютно. От нечего делать Серебряный подошел к босому человеку — без особенной нужды, просто так.

Босой храпел. Лицо у него было посинелым, борода в слипшейся крови. Приглядевшись, князь заметил на тощей шее храпуна след зубов: псами, что ли, его травили? Или местные себя вовсе не блюдут и сами спьяну грызутся аки псы? — ну и местечко…

Тут в сени вышел Шибанов. Покрутил головой, ища князя взглядом, а найдя — заволновался:

— Никита Романович, Богом заклинаю, отойди подалей!

— Да я просто полюбопытствовать… — начал было князь.

— Вот не любопытствуй, — отрезал Шибанов. — То дела кромешные, нам с тобой в них встревать — резону никакого. Пошли скорее.

Спящий дернулся. Неожиданно оскалился.

— Пошли-пошли, — заторопил Василий Дмитрич. — А то еще пробудится — греха не оберешься…

Если в сенях было темно, то в зале вообще окон не было видно. Зато на всех столах стояли сальные свечи. Некоторые горели. Такое роскошество — да еще и в ясный день — Серебряного отчего-то напрягло. Было что-то очень неправильное в этих свечах.

Еще хуже было с людьми, чьи лица выхватывало из сумрака свечное пламя. От них буквально исходило ощущение опасности. И не какой-нибудь обычной, бытошной, навроде ножа из-под скатерти, нет: эти восковые рожи с красноватыми глазами — будто невесть какую уж ночь подряд не спавши — пугали чем-то нездешним. Князь был не робкого десятка, но тут и у него холодок по спине пробежал. На всякий случай тихонечко перекрестился. На чем поймал взгляд одного из гостей: тот приметил его жест и прескверно осклабился.

Шибанов, однако ж, шел меж столов спокойно и уверенно. Серебряному стало неловко перед старым товарищем. Напустив на себя независимый вид, он двинулся за ним след в след, по-волчьи.

Дошли до самой печи. В полумраке она казалась огромной. Возле нее суетилась стряпуха в подтыканной кверху понёве, немолодая и некрасивая.

— Аксинья, — позвал Шибанов, — а хозяин-то где будет?

— У себя, — неприветливо ответствовала стряпуха, — разговоры разговаривает… с ентими самыми… Да проходи уж, куда тебе надобно. Товарищу твому — что нести? Пива, квасу, али другого чего?

— Как мне, — сориентировал старуху Василий. — И Пахома зови, пущай послужит.

Они прошли через низенький проём, занавешенный рогожей. За ним скрывалась клетушка с единственным оконцем, слегка приоткрытым. Оттуда струился легкий предвечерний свет. Он падал на короткий деревянный стол из скоблёных полубрёвен. К нему примыкали две лавки, тоже не особо длинные, с волосяными подушками для сиденья. По всему видать, это было особенное укромное место для особых гостей.

— Ну вот, — сказал Шибанов, устраиваясь на подушке. — Тут и поговорить можно.

— Василий, — тихо сказал князь. — Что за люди там были? В зале?

— Люди, говоришь? — Шибанов глянул исподлобья. — А, да ты ж нездешний… Тут у нас всё сложно. Всё очень сложно, — повторил он.

Рогожа шевельнулась, появился подвальщик — тощий рябой мужик с бледным лицом. Серые волосы выбивались из-под колпака, того же цвета бороденка висела грязным клоком. Однако в руках у него был поднос, на котором стояли глиняные кружки, плошки с огурцами и капустой, скляница зеленого стекла и две деревянные чарки.

Подавальщик поставил поднос на стол и принялся разгружать его привычными движениями.

— Здрав будь, Пахом, — обратился к нему как к знакомому Василий.

— И тебе здоровым быть, Василий Дмитрич, — степенно поклонился половой. — Как оно там, на службе?

— На службе ровно, — рассеянно отозвался Шибанов. — А у вас тут как?

— Сегодни средственно, — степенно отвечал Пахом, — а вот вчерась чуть худа не вышло. Благочинные к нам завернули. Новенькие, видать — искали кого-то… А тут сам Владислав Юрьевич отдыхать изволили. Шуму было!

— Но никого не?.. — Шибанов прервался посередине фразы.

Подавальщик перекрестился.

— Один, вон, в сенях отдыхает — видали, небось, — сказал он, разливая водку в чарки. — Ндрав у Владислав Юрьича горячий… Щец похлебать принести?

— Неси, и к ним гороху тертого, и редьки с маслицем…

То ли обстановка показалась Никите Романовичу подходящей, то ли желудок напомнил о себе, но князь вдруг почувствовал, что голоден. И редькой никак не наестся.

— Вот что, — решительно сказал он, — у вас пироги с бараниной водятся?

Пахом посмотрел на него изучающе.

— Можно поставить, — сказал он, подумав. — А еще утрешние остались, только они уже простыли.

— Греться их поставь, — распорядился Серебряный.

Пахом кивнул и исчез за рогожами.

— Совсем уж ты, брат, кафоликом там заделался, — укорил его Василий. — Сегодня ж пятница, день постный. В пятницу распят был Иисус, кто в пятницу скоромное ест — тот Господа сораспинает.