Rossija (reload game)

Годунов, как это ни удивительно, Филиппу Денисовичу доверял вполне — ибо доверие то зиждилось на надежном фундаменте циничного прагматизма. Криминальный мир приговорил «волчину позорного» к лютой смерти, на чем все московские авторитеты поцеловали крест, и начальник «Девятки» не строил себе иллюзий: какую ступеньку он ни займи в окружении любого из триумвиров — достанут, рано или поздно. Тут просматривался единственный вариант — кануть бесследно в здешнюю ледяную воду, а потом вынырнуть под новым именем где-нибудь в богопротивной Европе: на туманных брегах Альбиона, а лучше — под сверкающим небом Италии, скажем, на озере Комо. Именно такая награда за верную службу и была ему твердо обещана Годуновым, и теперь всё наживаемое непосильным трудом под родными осинами — и рыжьё, и камушки — неукоснительно переправлялось им, с ведома и благословения патрона, в Геную, в банк Ди Сан-Джорджо. Неизвестно, веровал ли Бобок в Господа (хотя служб не пропускал и имя Божие поминал через слово), но вот в италийских менял, будь те хоть трижды иудейского вероисповедания, вера его была уж всяко покрепче…

— Хороша ль, плоха ли весть — докладай мне всё, как есть, — буркнул боярин, кутаясь в доху на меху.

Котовранов доложил; весть оказалась плоха. Касалась она боярина Ковшегуба, коего Годунов доселе твердо числил в своей придворной партии.

Ковшегуб происходил из Вятки. Когда новгородцы лихо и, считай, бескровно отвоевали город, восстановив там старопрежнюю Вятскую вечевую республику, боярин некоторое время проявлял чудеса двоежопия, пытаясь усидеть на двух пеньках сразу — но в итоге всё равно был ославлен «московским прихвостнем» и лишился своих вотчин. Затем на него быстренько состряпали уголовное дело (якобы «Украл весь вятский лес»), и теперь ему была одна дорога — в Москву, а отпрыскам его — на презираемую ими доселе госслужбу. Было у него три сына; старший умный был детина, и сразу стал ладить неплохую карьеру в годуновском чиновничьем аппарате. Средний был и так, и сяк: некоторое время валял дурака по прибогемным тусовкам, и в итоге был с немалыми трудами пристроен родителем на мелкую должность в новообразованную силовую структуру — Пименовский Росдурьконтроль (поближе к веществам). По Москве дружно захихикали: «Ну, теперь осталось только младшенького определить куда-нибудь под крылышко к Владимиру Владимировичу!»

Благодушно посмеивался тогда над провинциальным хитроумцем и сам Годунов — и весьма, как нынче выяснилось, преждевременно. Где-то с месяц назад Ковшегубов старшенький, пользовавшийся расположением Бориса Феодоровича и бодро шагавший по ступенькам служебной лестницы в его администрации, ни с того ни с сего подал вдруг челобитную о переводе в действующую армию: «Дозвольте за народ смерть принять!» Тот патриотический порыв всех вокруг поверг в изумление: умный детина был известен как решительный карьерист с великолепными усами и без каких бы то ни было принципов, а на сидящий в беспросветной обороне фронт вряд ли прольется дождь из чинов и наград. Годунов тогда пожал плечами, завизировал (не без сожаления) ту челобитную, да и думать забыл о том казусе.

Нынче та загадка разъяснилась: Ковшегуб, оказывается, в шаге от того, чтоб породниться с главой Дневного дозора окольничим Чеснаковым, успешно просватав его малахольную племянницу за своего младшенького — и загодя обрубил при этом все связи своего семейства с годуновскими. Сам по себе Ковшегуб в разыгрываемой Годуновым шахматной партии был фигурой весьма скромной, но внезапный побег его в стан цепеневых создавал опасный прецедент. Крысы, составляющие большинство в любой придворной партии, могут решить, что корабль Бориса Феодоровича совсем уже тонет — с понятными последствиями. Тем более, что трюм того корабля за последние месяцы и впрямь поднабрал воды…

— Он у нас подписан на полный пакет охранных услуг, так что… — и Бобок многозначительно пошевелил в воздухе своими узловатыми пальцами.

С полминуты триумвир прикидывал про себя варианты, затем отрицательно мотнул головой:

— Нет. Во всяком случае, не прямо сейчас. Одному Богу ведомо, как такое повлияет на колеблющихся, и в какую сторону они… колебнутся.

— Оно конечно, всё в руце Божьей, — степенно перекрестился душегуб. — Когда Божье дельце творишь, оно само идет, а когда Бога гневишь, тебе всё препятствует. Вот помню, был один тать — запамятовал, как звать. Пока сильных да богатых шелушил, фарт ему шел, без единой осечки. А как-то раз идет он и видит — слепой с шапкой стоит, а в шапке копейка, вся такая новенькая-блестящая! Ну и искусил его бес — стянуть у слепого ту копеечку, чисто из озорства. Так что б вы думали: в тот же день и повязали его по старому-престарому мокрому делу… Так-то вот!