Rossija (reload game)

Ох, устал я, устал, — а лошадок распряг.

Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!

Никого, — только тень промелькнула в сенях,

Да стервятник спустился и сузил круги.

Высоцкий

От сотворения мира лето 7068, сентября месяца день пятнадцатый.

По исчислению папы Франциска 25 Сентября (пятница) 1559.

Москва, Белый город. Церковь и кабак.

В церкви был смрад и полумрак, дьяки курили ладан.

Да не тот уютный полумрак, которому во храме и полагается быть, а почитай полная темень — видать, все окошки затворили. Воздух от этого, ясное дело, свежее не стал. И вообще — не чувствовалось тут того смиренного духа, который любому человеку в утешение, особенно же военному. Земное не отпускало.

Впрочем, сейчас оно было бы и некстати: князь нынче искал тут встречи не с Господом, а с Василием Шибановым. Московские «Сорок сороков» церквей-то — сорокА сорокАми, но вокруг московского подворья Курбского храмов, куда стремянный мог бы ходить к обедне, всё же не бессчетно; вот и обнаружился он почти сразу, у Косьмы и Дамиана на Маросейке.

Шибанов, видный ему отсюда со спины, молился истово и угрюмо. Сразу чувствовалось, что совесть старого рубаки пребывает в неспокойствии. Сколько Серебряный помнил того по Ливонской кампании, никогда бравый стремянный Курбского сколь-нибудь заметным молитвенным рвением не отличался — а тут вишь как проникся…

Когда обедня отошла и народ повалил на выход, князь негромко окликнул: «Василий Дмитрич!» Тот развернулся мгновенно, лицо его осветилось радостью: «Никита, старый ты хрен! Живой!..» — каковая радость, впрочем, тут же и погасла.

— Никита Романович, — решительно объявил тот, когда они протолкались наружу, под холодный, октябрьский уже, считай, дождик. — Ежели ты с той стороны пришел — выдать я тебя, вестимо, не выдам, но и помогать не стану ничем, извиняй уж. Отыди, от греха: я всё ж таки допреж всего Андрей Михалычу крест целовал и подводить его под монастырь такими вот своими сношеньями не вправе.

— Молодец, Василий Дмитрич, верно себя соблюдаешь, — кивнул Серебряный. — Я и вправду с той стороны — но чуток не в том смысле. Вышло у нас там, в одной корчме на Литовской границе, резкое недопонимание с Малютиными чекистами, ну и — у нас один убитый, а у них аж трое. Григорий Лукьянович на такой счет осерчал, и оценил он мою голову аж в три рубли: не воевода я будто, а какой мелкий тать. Мне сие показалось оскорбительным, ну и вот я туточки. Не введешь, часом, в курс дела — тут-то какие нынче расценки на головы воевод, навроде меня?

Шибанов счастливо отмяк, обнялись уже как следует:

— Погодь, есть тут вблизи тихое место — можно поговорить безо всяких.

Серебряному приходилось по жизни бывать в скверных кабаках. Но здесь было как-то совсем уж мизерабельно, как выразились бы ливонцы. Подумал мельком, поправляя саблю: «Что-то везет мне в последнее время с кабацкими приключениями. А бог-то троицу любит — может, как раз нынче и обнажим в корчме уже, а?»

Сени оказались темными. Оконца, и без того крошечные, были затянуты бычьим пузырем, почти не пропускавшим света. Во мраке вырисовывались бочки, рогожные кули и длинные жерди. В углу поблескивал медью большой сундук. На нем лежал и громко храпел человек непонятного звания в венгерском полукафтане, русских портах и при том вовсе босой. Серебряный понял это так, что от обувки храпуна избавили какие-то добрые люди.

— Слышь, — тихо сказал он Шибанову, — нехорошо тут…

— Зато разговоры разговаривать можно без оглядки, — мрачно усмехнулся тот. — Ты погодь, тут постой, я быстро. Гляну, нет ли там кого лишнего…

Он отворил дверь в гостевую залу. Оттуда шибануло запахами — пОтом, луком, кислым пивом, старой бараниной и чем-то горелым. «Не, есть тут не стану», — решил князь.

В сенях было неуютно. От нечего делать Серебряный подошел к босому человеку — без особенной нужды, просто так.

Босой храпел. Лицо у него было посинелым, борода в слипшейся крови. Приглядевшись, князь заметил на тощей шее храпуна след зубов: псами, что ли, его травили? Или местные себя вовсе не блюдут и сами спьяну грызутся аки псы? — ну и местечко…

Тут в сени вышел Шибанов. Покрутил головой, ища князя взглядом, а найдя — заволновался:

— Никита Романович, Богом заклинаю, отойди подалей!

— Да я просто полюбопытствовать… — начал было князь.

— Вот не любопытствуй, — отрезал Шибанов. — То дела кромешные, нам с тобой в них встревать — резону никакого. Пошли скорее.

Спящий дернулся. Неожиданно оскалился.

— Пошли-пошли, — заторопил Василий Дмитрич. — А то еще пробудится — греха не оберешься…