Rossija (reload game)

На сей раз они действовали по-иному. Вожак не хамил, не совал руку в товар, не плевался. Вместо этого он растянул рыло в улыбочке и почти вежливо сказал:

— По-здорову будь.

Мужик со шрамом хмуро зыркнул, склонил голову и сказал напряжным голосом:

— И тебе здоровьичка, коли не шутишь.

— Хорошо ли торг идет? — продолжал интересоваться ватажник. — Много ли прибытка?

— Что Бог даст, то и хорошо, — мужик с показным рвением перекрестился.

— А скажи-ка ты мне, — ласково вопросил вожак, — как тебя звать-величать?

— Ну, Гаврилка я, — ответил мужик. — Меченым кличут. Вот из-за этого, — он показал на шрам.

— Гаврилка, значит… Хорошее у тебя имя, Гаврилка. Я так погляжу, и человек ты хороший. Добрый ты человек, Гаврилка. А доброму — оно всё добро. Так ведь?

Мужик занервничал.

— Добрый — то Господь наш Исус Христос, — наконец сказал он, — а люди все грешные.

— Да ты, смотрю, и в божественном силен! — наигранно восхитился вожак. — А скажи-ка ты нам, Гаврилка, есть ли у тебя грибочки солёные?

— Как не быть, — мужик слегка расслабился, опаски на лице поубавилось. — Вот изволь спробовать…

— Спробовать успеется. Ты скажи: укропчик-то в грибочки кладешь, небось?

— Дык, — согласился мужик.

— А лист смородиновый?

— Отож, — мужик уверенно кивнул головой.

— А перец сухой индийский? — прищурился вожак.

Вопрос о перце явно поставил мужика в тупик. Он раздумчиво почесал бороду, потер под шапкой, и только после этого сказал:

— Перец нонеча дорог.

— Нонеча? — переспросил вожак. — То есть, значит, не то что давеча? — рожа при этом у него сделалась хитрою. — Давеча дешевле был?

— И давеча был дорог, — пожал плечами мужик.

Тем временем — как заметил князь, за сценою наблюдавший — один из ватажников тихонько подобрался поближе к кадушке с грибами и провел над ней рукою. Князю показалось, что он туда что-то уронил.

— Значит, и перца у тебя нет, — протянул вожак. — Ну а белый у тебя, часом, в рассоле не плавает? В порядке разжигания?

— Как можно, — мужик снова осенил себя крёстным знаменьем. — Сказано же: нельзя. Значит нельзя. Я в стрельцах был, дисциплину ведаю. А ты меня не смущай, — набравшись храбрости, добавил он.

— Значит, нету? — всё допытывался вожак. — Ни единой долечки?

— Нету, вот те крест, — бывший стрелец в который уж раз перекрестился.

— Нету, говоришь? А если найду? — вожак разухмылялся так, что затряслась бороденка. Подошел к кадушке, заглянул в нее. И ловким движением руки выхватил что-то маленькое, светленькое.

Мужик аж поперхнулся.

— Подкинули, — пробормотал он.

— Ребяты! Тримай его, еретика тупорылого, — распорядился вожак.

Двое тут же повисли на плечах у несчастливого продавца, а третий ловко подсек ему ноги, так что тот рухнул на колени.

— И чего теперь с тобой делать? — осведомился вожак. — Сразу на правёж или как? Думать будем или что?

Мужик, вздохнув, принялся отвязывать от пояса нетяжелую мошну.

— Нет, Гаврилка Меченый, ты меня не понял, — вожак слегка пнул стоящего на коленях продавца сафьяновым сапожком. — Мне твои медячишки сейчас ни к чему. А вот место твое торговое мне глянулось. Сейчас мы о том бумагу составим, что место свое ты мне отказываешь. Вон тот человек нам бумажку-то и справит, — он указал на грамотея. — И видоки как раз имеются. Ребяты, вы всё видели?

Ватажники угодливо заржали.

— Да не гоню я тебя, — продолжал вожак, наседая на мужика. — Будешь стоять как стоял, со своими кадушками. Только торговать будешь не себе, а мне в прибыток. Не боись, я тебе на жизнь оставлять буду… на скромную, — он сыто хохотнул. — Ну что, нравится тебе?

— Оно-то, конечно, того… — протянул бывший стрелец, — оно, конечно… оно действительно… что касательно, то относительно… дык ведь ежели случись чего — так оно и оппаньки…

— Ты чего несешь, гунявый? — с неудовольствием сказал вожак и снова пнул мужика сапожком.

— Да чего… Есть тут этот… как его… — мужик зачастил, как бы пытаясь успеть вспомнить, — полковник-то наш, хранцуз, говаривал… ну, вот который этот самый… нюанс! — извлек он, наконец, редкое слово из памяти.

— Чо? — не понял вожак.

— А вот сейчас его-то ты и восчувствуешь, — в голосе мужика вдруг прорезалось злое торжество.

Из какого-то едва заметного прохода меж рядами вышли трое в серых плащах и широкополых шляпах на иноземный манер. Эти были вооружены короткими шпагами.

Завидев их, ватажка сдулась, причем мгновенно. Вот только что были молодцы, которым сам чёрт не брат — а сейчас они каким-то чудесным образом преобразились в маленьких и грустных кроликов, на мордочках которых застыло одно желание: порскнуть в норку.

Серые взяли ватажку в треугольник. Действовали они четко и слаженно: чувствовался опыт. Никита Романович даже улыбнулся: по всему было видно, что пришла власть более настоящая.

Тот, что был повыше, подошел к вожаку и наставил на него указательный палец.

— Ты, — сказал носитель шпаги. — Кто таков?

Серебряный уловил очень стёртый, но всё-таки акцент — твердый, жесткий. «Немец, — решил он. — Давно на русской службе, но немец».

— Благочинные мы… — выдавил из себя вожак.

— Как звать? — палец чуть подался вперед.