По-хозяйски громко стуча подкованными сапогами, в залу зашел Владислав Юрьевич Дударь-Мармотный: черный парадный мундир, лицо полускрыто черными солнцезащитными очками по последней средиземноморской моде, руки — в черных перчатках.
— Почтенное собрание, прошу меня извинить, — громко объявил он, поднимая руки и подставляя бока годуновским досмотрщиками. — На улице ужасающе светло.
Прерванный Илиодор посмотрел на начальника Ночного Дозора безо всякой любви. Даже возможность подсобрать тому на голову толику горящих угольев, следуя рекомендациям апостола Павла, святого отца, похоже, не соблазняла.
— Нет у нас больше Патриарха, вразумителя и заступника нашего перед Господом, совершенного служителя Божия…
— Так за чем дело стало?
Годунов с любопытством оглядывал рясоносную часть собрания, ожидая ее реакции. Смолчат и проглотят, или хотя бы для виду повозмущаются?
Проглотили.
— Владыслав Юрьевыч очэн таропыца, — высказался Влад-Владыч, которого эта сценка явно позабавила. — Навэрнаэ, он хочит палюбовацца закатом.
— Не сегодня, господарь, — усмехнулся Мармотный, встав и отвесив собранию шутовской поклон. — Я ожидаю ныне к ужину одну редкую обезьянку, из Бразилии. Превосходная страна, там в лесах много-много диких обезьян!
— О Боге хоть раз подумал бы, а не о похотях своих, — достаточно громко произнес отец Илиодор.
Направившийся уже к дверям Мармотный предпочел расслышать и обернуться:
— Уверяю вас, — отчеканил он с холодным достоинством, — мой интерес к обезьяне — чисто гастрономический. А вот ваша, святой отец,
Засим кромешник покинул скандализованную залу, разминувшись в дверях с поспешающим внутрь Пушкиным и провожаемый загадочным взором своего Господаря.
«
За этими размышлениями Годунов едва не упустил начало тихого совещания между Сильвером (этот тоже проводил упыря пристальным взглядом, пробормотав: «Бразилия, гришь?..») и Пушкиным; разговор меж тем пошел о делах более чем серьезных.
— …Но монахи, монахи! Откуда в Кремле монахи? — спрашивал Странник. — Да еще такие умелые, бойкие ребята?..
— Это всё люди Фомина, «боевые чернецы». Они, считай, и не монахи вовсе…
—
— Все эти юродивые? Так они спокон веку тут шляются, по всему Кремлю…
— Меня не интересуют «спокон веку» и «весь Кремль», генерал! Меня интересуют — «прямо сейчас», и — «помещения под нашим залом»! Обыщите их, не теряя ни минуты!
Пушкин озадаченно поглядел на Годунова.
— Делайте, что он говорит, генерал, — принял решение Борис. — Исполнять!
— Слушаюсь! Что мы ищем — тех «юродивых»?
— Скорее — запертые двери, от которых ни у кого вокруг нет ключа. А «юродивые», если я прав в своих подозрениях, уже там внутри… с кресалом и огнивом, хех. Поторопитесь, черт побери!
Пушкин поспешил на выход, Годунов же обратился к Сильверу:
— Что происходит? Объясни!
— Возможно, мы с вами сидим прямо на бочке с порохом, — отвечал тот. — В самом что ни на есть буквальном смысле.
— Но кто?.. Ведь ВСЕ тут, вместе!..
— Нет, боярин. Не все.
— Володенька Старицкий?? — едва не расхохотался Годунов. — Это ничтожество?..
— Ну, не сам, разумеется, — отмахнулся Сильвер. — При его «Потешном дворе» в Коломенском околачивается тьма-тьмущая двинутых на религиозной почве и юродивых; а вся эта бражка традиционно имеет доступ к разнообразным кремлевским закоулкам — куда можно много чего натащить, потихоньку-полегоньку. Вот вам и исполнители: не дорожащие жизнью фанатики,