Россия и мусульманский мир № 9 / 2014

• Представляется потенциально конфликтным и сам процесс «вписывания» политического и экономического субъективирования Крыма в нынешнюю архитектуру Российской Федерации. Примечательны два высказывания в одной из телепередач представителей крымской элиты: «Мы научим Россию политической культуре референдумов» и «Мы не для того выгоняли донецких олигархов, чтобы позволить распоряжаться нашими ресурсами другим бизнес-пришельцам», вызвавшие ступор у присутствующих российских депутатов, которые предпочли «замять тему». Кроме того, Крыму предстоят выборы, а его электоральные традиции подразумевают реальный разговор и реальную борьбу, особенно с учетом «татарского фактора» и отсутствия российских механизмов реализации продекларированного до референдума принципа «национальной квотности» представительства в политических институтах.

• Принятие мер по защите российского бизнеса от западных санкций при определенной трансформации может привести к затуханию публичной политической борьбы с коррупцией.

• Конфликты переходят в личностную плоскость (коммуникации не друг с другом, а друг о друге), в ревность к чужому лидерству, которая приобретает у западных политиков характер агрессивной конфликтогенности, имеет провоцирующий характер максимального осложнения личной жизни (если не самому первому лицу, то его близкому окружению). Тезис Аль Капоне: «Это просто бизнес, ничего личного» – переворачивается, это теперь в основном «личное».

• Конфликтное поведение становится демонстрационным, широко используются «конфликты возмездия». «Истерически-инфантильная» конфликтность Барака Обамы, для которой характерно экзальтированное преувеличение своей роли, приводит к смеси мессианского стремления изменить Россию «по образу и подобию своему» и беспрецедентной публичной демонстрации идейной архаики – обычая кровной мести (высказывания о стратегии и тактике нанесения максимального ущерба, разрушения экономики Российской Федерации, о чем никогда не позволяли себе заявлять президенты США). Примеров подобного «радикализма слабости» немало и в посткрымском российском политическом дискурсе. При этом, чем мельче (по степени реального влияния, а не формального статуса) политик, тем активнее он замещает дефицит своего властного потенциала месседжами демонстрационной конфликтности, заботясь о виртуальном впечатлении от своей «крутизны».

• Возрастает аффективность конфликтов, для которой характерны нерациональная гиперреакция даже на незначительное раздражение, провоцирующее непропорциональность ответных действий: «Мы все равно покажем, кто здесь главный!»

Признаем, что Россия классически, прямо по Ральфу Дарендорфу, сумела тактически и территориально-локально (в Крыму) «справиться с конфликтами» и на этом этапе взяла «под свой контроль ритм истории». Упустившие такую возможность получили «этот ритм себе в противники»1. По Ницше, любое важное историческое событие есть отражение меняющегося соотношения сил, находящихся в постоянной борьбе, признак того, что некая превосходящая сила установила свое господство. Исходя из этого, крымские события – не преднамеренное действие или реализация определенного проекта и не свободный контракт участвующих сторон. С его точки зрения, это последовательность «более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые ими всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций» [Ницше 1996: 456].

Социологические исследования ставок и целей различных государств в конфликтах классифицируются в литературе, исходя или из логики поведения в конфликте, зависящей от склонностей государства: «плохие вещи исходят от плохих государств (плохих руководителей)», или из логики ситуации: «плохие вещи возможны, если хорошие государства оказываются в плохом месте» [Аллисон, Зеликов 2012: 65].

И. Кант писал, что «ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и правление других государств… Сюда… нельзя отнести тот случай, когда государство вследствие внутренних неурядиц распалось на две части, каждая из которых представляет собой отдельное государство, претендующее на полную самостоятельность; если одному из них будет оказана помощь посторонним государством, то это нельзя рассматривать как вмешательство в политическое устройство другого (иначе возникла бы анархия)»… И еще: «…всякая попытка привить, как ветвь, государство, имеющее подобно стволу собственные корни, к другому государству означала бы уничтожение его как морального лица и превращение морального лица в вещь и противоречила бы идее первоначального договора, без которой нельзя мыслить никакое право на управление народом» [Кант 1966: 262– 263, 266, 274, 260].