Россия и мусульманский мир № 11 / 2016

Россия и мусульманский мир Научно-информационный бюллетень 2016 – 11 (293)

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

Современная Россия: Идеология, политика, культура и религия

Геополитические смыслы военной доктрины Российской Федерации

В. Белозёров, доктор политических наук, сопредседатель Ассоциации военных политологов, заведующий кафедрой политологии Московского государственного лингвистического университета

В конце 2014 г. была утверждена новая редакция Военной доктрины Российской Федерации. Интерес к документу, по своему предназначению призванному излагать официальное видение на подготовку и применение военной силы, является традиционно высоким в силу ряда обстоятельств. Ограничимся лишь фиксацией того, что доктрина появилась практически на пике обострившегося глобального противостояния. Суть его – в непримиримом противоречии государств и цивилизаций, с одной стороны, и транснациональных структур – с другой. Без понимания данного обстоятельства анализ Военной доктрины России будет неполноценным. Путь же к установкам, появившимся в доктрине, был долгим. Судя по всему, их кристаллизация продолжится.

Геополитическая эволюция Военной доктрины

Чтобы оценить трансформацию военно-доктринальных установок России, необходим краткий экскурс в историю их подготовки и появления. Начать следует с середины 80-х годов XX в., когда руководством Советского Союза был провозглашен безусловный приоритет общечеловеческих ценностей по отношению к национальным интересам. М.С. Горбачёв определил, что «новое политическое мышление… категорично диктует характер военных доктрин» [1]. Реализация подобных установок привела к односторонним уступкам нашей страны. СССР принял на себя ряд ограничений, официально провозгласив, в частности: недопустимость применения Вооруженных сил в военных конфликтах, не связанных непосредственно с обороной страны и союзников от внешней агрессии; недопустимость начала военных действий против любого государства первыми; неприменение первым ядерного оружия; отсутствие стремления к военному превосходству. Еще в 1987 г., по оценке маршала Советского Союза С.Ф. Ахромеева, наши миролюбивые военно-доктринальные установки «на международную общественность… произвели большое впечатление» [2]. Министерство обороны СССР, реализуя директивные установки, исходило из того, что «отказ от силовых методов разрешения межгосударственных противоречий, от войны как средства достижения политических целей стал императивом современного мирового развития, обусловил место и роль общечеловеческих интересов и ценностей как краеугольного камня новой модели безопасности» [3]. В проекте Концепции военной реформы было прямо заявлено, что «война … себя полностью изжила» [4]. Военно-доктринальные установки имели сугубо оборонительный характер и реализовывались вплоть до тактического уровня, что дезориентировало личный состав армии и флота, особенно кадровых военных, воспринимаясь по существу как пораженчество. Уже после путча августа 1991 г. руководством военного ведомства военная доктрина по-прежнему виделась как «прежде всего доктрина предотвращения войны, мирного разрешения межгосударственных конфликтов, исходящая из приоритета общечеловеческих ценностей». Однако партнеры нашей страны так и не пошли на ущемление своих интересов [5]. То есть произведенное впечатление не пошло на пользу России.

Между тем избавление от политического романтизма в нашей стране не сразу состоялось и после смены общественно-политического строя. Показателен ответ в начале 1992 г. министра иностранных дел России А. Козырева на просьбу бывшего президента США Р. Никсона очертить реальные интересы новой России: «Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы как бы слишком заклинились на своих национальных интересах. Теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях». Р. Никсон, комментируя эти слова Козырева, заметил: «Когда я был вице-президентом, а затем президентом, я хотел, чтобы все знали, что я сукин сын и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой сукин сын, что я еще могу у него поучиться. А этот, когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать, – этот хочет показать, какой он приятный человек» [6].