Роскошь нечеловеческого общения

Охранники предупредительно распахнули тяжелые двери. Павел Романович миновал их и оказался в гулком холле Института. Знакомый мраморный пол, знакомые щербатые колонны, знакомые стены, выкрашенными нелепой краской цвета «морской волны». И вдруг все тревоги, все раздражение, вся накопившаяся за последние недели злость оставили его.

«Слава Богу, — подумал мэр. — Хоть здесь в себя приду… А то что-то нервы не на шутку… Ладно, Паша, прорвемся… Все будет хорошо».

Только сейчас он заметил, что в сопровождающей его толпе нет Журковского.

Павел Романович продолжал улыбаться, шутить, пожимать руки, отвечать на вопросы, а сам искал глазами среди охранников, журналистов, студентов и преподавателей высокую, сутулую фигуру своего друга, третьего — после жены и дочери — самого близкого ему человека. Не считая родителей, конечно.

Однако Анатолия Карловича в холле не было. Мэр знал, что он не мог его проглядеть, упустить из виду, не заметить. Это тоже было профессиональное. Павел Романович давно научился правильно смотреть на толпу и выделять в ней тех, кого искал.

Он повернулся и едва не налетел на маленькую первокурсницу, бежавшую следом. Еще раз осмотревшись, мэр окончательно убедился, что Журковского с ним нет.

— Павел Романович, а что будет со стипендиями? — с веселой отвагой спросила девчонка, сверкая глазами.

— Я посвящу этому вопросу несколько минут на сегодняшней лекции, — ответил мэр. — Вы там будете?

— Конечно! — крикнула первокурсница.

Но мэр думал вовсе не о стипендиях. И даже не о лекции. Его занимало исчезновение Журковского.

«Ишь, только что был, и нет его, — ворчал он про себя. — Нашел время для шуточек. Тоже мне, Фигаро!.. Мысли какие-то черные ползут… Ну ладно, на нет и суда нет».

Павел Романович поднялся на второй этаж и, оставив свиту в коридоре, вошел в кабинет ректора, предупредительно пропустив вперед хозяина помещения.

Глава 2

— Слава Богу, — сказала Галина Сергеевна Журковская, увидев на пороге мужа. — На лекцию не пошел?

— Не пошел.

— Правильно. Своих лекций тебе не хватает, еще и на Греча ходить… Ему-то, конечно, в охотку это…

— Перестань, Галя. Что ты на него набрасываешься?

Шнурок на правом ботинке затянулся крохотным каменным узелком. Пытаясь развязать его, Журковский сломал ноготь, чертыхнулся и, выпрямившись, стащил ботинок, зацепив его носком левой ноги.

— Ложка же есть, — поморщилась Галина. — Что ты вещи калечишь?

— Ладно тебе.

— Ладно, ладно… Тебе все — «ладно».

— Ну не заводись, прошу тебя. Не порти с порога настроение, а?

— Тебе испортишь… Ты сам кому хочешь испортишь… Масло, кстати, не купил?

— Нет…

— Ну конечно…

— Я выйду, — стараясь оставаться спокойным, сказал Журковский. — Масло какое взять?

— Да любое, господи! Подсолнечное. Кукурузное. Растительное. Только побыстрее. Гости придут с минуты на минуту, а у меня еще конь не валялся…

Журковский малость помедлил, затем, внутренне собравшись, сделал шаг вперед и поцеловал жену, попав губами прямо в жесткий пучок седеющих черных волос.

— О, боже мой, не топчись ты в прихожей! Грязища на улице, хуже, чем в деревне! — отреагировала Галина Сергеевна на проявление мужней нежности, но голос ее заметно потеплел. — Натоптал, будто взвод солдат прошелся…

Журковский снова сунул ноги в ботинки, нагнулся, попробовал справиться с коварным узелком, потянул за шнурок, и тот лопнул, издав глухой короткий звук, напоминающий выстрел из пистолета с глушителем. Этот звук был знаком Журковскому только по американским и отечественным боевикам, на которые он нет-нет да и попадал, войдя в комнату сына, или ужиная на кухне, или где-нибудь в гостях — не спрятаться было от этой напасти, так же, как и от бесконечных мыльных опер, и от тошнотворно-пошлой рекламы.

— Вот молодец! — с интонацией победителя прокомментировала жена и удалилась на кухню.

«Черт бы его подрал!» — непонятно в чей адрес прошипел Журковский, неловко связывая обрывки шнурка. — «Черт бы вас всех подрал!»

Он вышел на лестницу, захлопнул за собой дверь и тут же понял, что забыл ключи и портфель. Придется покупать какой-нибудь пакет, а это — лишние разговоры с продавщицей, пусть даже не разговоры, всего несколько слов, но ему не хотелось произносить и их.

Он мечтал побыть в полном одиночестве, даже Галя сейчас раздражала его, мешала остаться наедине с собой и хотя бы несколько минут ни о чем не думать, просто отдохнуть, просто расслабиться. Забыть о мышиной возне в Институте, о подсиживаниях, об интригах, которым, совершенно ясно, конца нет и не будет, о политических играх, в которых он ничего не понимал и понимать не хотел, но приходилось как-то участвовать и как-то выкручиваться, ибо в преддверии грядущих губернаторских выборов весь Институт разделился на несколько лагерей, и, судя по всему, лагеря эти, похожие на маленькие армии, готовились к сражению.