Ронин

Старик принял монеты, и пошкандылял до своего рабочего стола, с лежащим на ним окуляром. Водрузив в глаз всевидящее око, он внимательно их осмотрел. Затем, набрав бесцветной жидкости из стеклянного пузырька в пипетку, капнул на монеты. Выждав несколько секунд, поднял вопрошающий взгляд на меня.

— То, что это благородный металл сомнения у меня не возникает. Но скажите бога ради, кому это понадобилось чеканить монеты будущим годом? И с какой целью? Имея золото превращать его в фальшивые монеты? Не проще ли было придать ему вид российских империалов?

Папаша Гершензон презрительно фыркнул.

— И что вы за них хотите? Учтите, много не дам, приму только как лом?

— А мне много и не надо. Меняю на цепочку с клеймом «Амстердам 1894 г.»

Улыбнулся я добродушно и как мог располагающе. Но, кажется, моя улыбка должного воздействия не оказала потому, как лицо Плюшкина разительно изменилось, приобретая лошадиную вытянутость, и землистую сероватость. Затем лицо пошло пятнами. Старче потерял дар речи.

— Да не волнуйтесь вы так, — принялся я успокаивать его, — обмен взаимовыгодный…

Не в силах сказать ни слова Лукич в знак несогласия замахал руками.

— Вам все равно от неё избавиться надо, так не лучше ли взять монетками. Сорок второй год не за горами. И смею вас уверить, именно в следующем году они перестанут быть фальшивыми.

— Да как вам такое в голову пришло?! Да кто вам такое сказал? Неслыханное дело!

Гобсек опомнился и пошел в наступление.

— Я же сказал, что порадую вас дважды. Отдам чистого золота фальшивые монеты, и заметьте не советские дензнаки, за приобретение которых вам ничего не грозит.

А во-вторых, избавлю от проблем с цепочкой, за которой тянется уголовный след.

Думайте, только быстро. А пока вы думаете, мне хотелось бы присмотреть одежду начала века.

— Какую именно одежду?

Заинтересовался старче.

— Моего размера.

— Понятно, — многозначительно молвил Гершензон и потащил меня в свои кладовые.

Что ему было понятно, для меня осталось загадкой. Но что-то видимо щелкнуло и сошлось у него в голове. Некие соображения относительно моей персоны. Вряд ли он причислил меня к лику юродивых собирающихся клянчить подаяние на паперти в одежде сорокалетней давности. Скорее он принял меня за одного из друзей Сеньки-резанного. Мне это было безразлично, но как говорил незабвенный Остап, я всегда чтил уголовный кодекс и до грабежей и разбоя не опускался.

В кладовке было на что посмотреть. Вот чем дышать, там не было. Спертый запах нафталина перемешивался с запахом старой, грязной одежды. В которой жили, любили, работали до изнеможения и никогда. Вы слышите меня? Никогда не стирали! Уж не знаю, что так могло благоухать, но в зобу дыхание сперло.

— Кхе-кхе.

Закашлялся я и в носу засвербило. Не смотря на изобилие тряпок, на меня вещей нашлось не много. Жандармский мундир я отверг сразу, хотя видно было, что придется он в пору.

Вычурный смокинг с засаленными рукавами смотрелся не комильфо. Но все же нашелся костюмчик бедного инженера чистенький с аккуратными латками на локтях. Его я и облюбовал. Пока я примерял костюмчик, вертясь у зеркала с некогда позолоченной рамой.

Папаша Гобсек исчез и появился с картузом в одной руке и казачьей фуражкой в другой.

Фуражка придавала законченность образу. И хоть я не любитель фуражек с моей шикарной шляпой придется расстаться. Фуражка на проверку оказалась не казачьей, а что ни на есть инженерного сословия. Мне стало грустно. От чего бежим к тому и возвращаемся. Вспомнилось то мое далекое инженерное прошлое, которое лежало в далеком будущем. Такой вот парадокс-с. Так, кажется, с-ыкали прибавляю никому ненужное «с» ко всем словам без разбора. Поживем, увидим.

***

В образе инженера я себе совершенно не нравился. Может быть потому, что прическа моя не соответствовала сложившемуся образу, да и вообще внешний вид и манера держаться. Бритая голова и несколько развязная манера вполне подходила журналисту или поэту футуристу, но солидности инженера, скромного, понимающего, с взглядом умным, но затюканным по жизни, мне не хватало.

Я вздохнул. В прошлой моей карьере инженера этого тоже не хватало. Не хватало солидности, внушительности, некой чопорности и надменности. Привычка общаться с любым человеком на равных была в крови. Вышестоящим не нравилось отсутствие подобострастия, нижестоящие отсутствие высокомерия воспринимали как маю слабость.

Повертевшись перед зеркалом, я ещё раз убедился в своей несуразности. Нет. Я положительно не походил на инженера. Костюм хоть и был нормальной длины и ширины, сидел на мне как на корове седло. Чувствовал я себя в нем подстреленным воробьем, в крайнем случае, мелким жуликом, либо подельником Сени-резанного. Хотя не был я ни тем, ни другим.

С Сеней мы познакомились совершенно случайно. Однажды, беседуя с мастером о пути воина я спросил. Идет драка. Несколько человек избивают одного. Как должен поступить воин? На, что мастер ответил: Как подскажет тебе сердце. Если скажет вмешайся и помоги, значит вмешайся. Если погибнешь в неравном бою, значит судьба.