Ронин

Но положение обязывает…Положение обязывает быть в меру и непритязательно одетым, в меру ухоженным, в меру воспитанным, но не слишком, чтоб не вызывать нездоровый интерес к своей персоне и её происхождению. Если скажу что-то из ряда вон, то матюгнусь для приличия. Пролетариату простительно. Не могу сказать, что быть серой мышкой мне претило или не нравилось. Я отдыхал под серостью будней, как отдыхает воин после битвы в тени раскидистой кроны дерева. А воин может позволить себе лень как отдохновение. Он лежит, раскинув руки, и вдыхает синеву неба. Рядом верный меч, насухо протертый бархоткой, чтоб малейшая капелька ржавчины даже подумать не могла на нем появиться. Меч отточен мелким абразивным камешком, выправлены все неровности и мелкие сколы. Ножны в меру смазаны. И меч может покинуть их со скоростью мысли, но он отдыхает вместе с хозяином. А хозяину наплевать, что на его нос сел комар. И он не торопится его согнать, называйте это ленью, но воин отдыхает.

И комар не является угрозой жизни воина.

Лично я для себя эту лень называю целесообразностью действий. Поломанный будильник не мешает мне жить, так зачем его чинить? Ведь на это уйдет какое-то время. Моё время.

За это время я смогу сделать многое, даже если не многое, то, по крайней мере, более ценное и нужное дело, чем починка будильника. Поэтому и готовить я стараюсь раз или два в неделю. Обожаю зиму. Этой зимой наварил холодца и надолго забыл про кухню.

Летом я жарю рыбу впрок. Жаль. Жаль, что нет сейчас холодильника. Впрочем, оседлый образ жизни у меня наступил не так давно, и возможно не так долго мне осталось лежать под тенью дерева. Всему свое время.

— Дзи-и-и-и-инь!!!

Затрещал, наконец, несносный будильник. В комнате соседей, за стеной заорала кошка.

Я вздохнул. Как же много можно передумать за те несколько минут до подъема.

Мысли неопределенные, разрозненные, не мысли, а так. Общий эмоциональный фон мироощущения. Но я ценил их как некую фаза осознания себя в этом мире. Осознания своей чужеродности. Я провел рукой по щеке. Только, что руку не оцарапал. Чужеродность выпирала из щеки. Жесткая щетина лезла из меня с завидной скоростью. Приходилось бриться дважды в сутки. Перед сном и утром. Чего не скажешь о волосах. Стричься я предпочитал редко, но метко, под героя гражданской войны товарища Котовского. Пора вставать.

Откинув байковое одеяльце, я поднялся. Растянутая панцирная сетка с облегчением вздохнула за моей спиной. Натянув трико с пузыреобразными коленками, и взяв бритвенные принадлежности, я вышел из комнаты.

— Здрас-те, — раскланялся я.

Нина Ивановна, проходящая по коридору навстречу мне, что-то нечленораздельно булькнула по своему обыкновению. Потное, одутловатое лицо в ореоле бигудей.

Нимфа, одним словом. Нет. Ошибся. Богиня! Как называет её любящий муж.

Особенно громко богиней он называет её по утрам. Громогласно на всю квартиру, после очередного отсутствия ночью. Что поделать? У него такая работа. То партсобрание, то профком, то пересменка. Богиня встречает его отсутствие не то, что в штыки, но в скалку и сковороду точно. Однажды сам наблюдал, как на его голову опрокинулась сковородка с тушеной рыбой. Лук очень живописно повис на ушах.

Горячая вода с титана ещё не кончилась, и я мурлыча, напенив щеки, принялся соскребать щетину. Аккуратно снимая пену остро отточенным лезвием. Время изобретения безопасных лезвий ещё не пришло, думал я с грустью. А про электробритвы вообще никто не помышлял. Когда пол лица было побрито. В коридоре раздался звонок.

Странно, подумал я, кого это принесло в такую рань? Из наших вроде никто не выходил?

Если и выходили, то у жильцов ключи есть, зачем звонить? Услышав приглушенные, но знакомо казенные голоса в прихожей, я насторожился. В дверь туалета стукнули.

— Лазарев Игорь Николаевич…

— Да, я.

Сметая мыло с лица полотенцем, я открыл дверь. Серые скучные глаза, бесцветный голос.

Такой он и бывает, когда привыкли говорить не с людьми, а с подследственными и подозреваемыми.

— Гражданин Лазарев, пройдем те с нами. Вот санкция прокурора на обыск.

Последняя фраза мне не понравилась. Не брали они никакую санкцию, понял я как-то сразу. Ну-ну, посмотрим, как развернутся события дальше. Ничего такого я за собой не припомню, что могло быть известно им. Нет. Ничего у них на меня быть не может.

Лихорадочно соображал я, плетясь и шоркая тапками по коридору. Ничегошеньки.

Оговор и донос, вот это запросто. Хотя…На днях коллега в редакции сострил: «Берут в Ежовые рукавицы, чтоб показать Ягодные места». Кузьмин улыбнулся. Я хмыкнул.

Было нас трое. Значит, мог донести Кузьмин. С него станется. Мелочь, а неприятно.

Но почему-то сдается мне, что я не угадал и пришли совсем по другому поводу.