Ромул

   — Пока трудно сказать. В Кумах, насколько я понимаю, ты был моряком, но здесь нет кораблей. Пожалуй, ты мог бы помогать в кузнице. У меня работает отличный оружейник, свободный человек, тоже беглец из Этрурии. Он просит помощников, а рабам не стоит доверять оружие. Главное, что от тебя требуется, это быть наготове. Подбери хорошие доспехи, чтобы были впору, и держи под рукой, особенно ночью. Если бы я знал, чего ждать, то сказал бы, что делать; но я только чувствую: скоро что-то случится, и тогда моему дому пригодится отряд клиентов.

Макро подумал, что патрон собирается сделать его наёмным убийцей. Разве придумаешь лучшее дело для человека, который убил собственного брата? С поклоном он отправился к управляющему договориться о более укромном месте для ночлега, чем открытая всем ветрам терраса хозяйского дома.

Рим, хоть и не греческий город, оказался не так уж плох. В кузнице было бы интересно, если бы давали настоящие поручения. Железо, насколько понял Макро, выменивалось в Этрурии на живых волов, но его доставку окружала некая таинственность; похоже, эта торговля шла открыто лишь в Риме, а где-то ещё незаконно. Скорее всего, этруски запрещали вывозить необработанный металл.

Кузнец ковал только железные мечи да полоски бронзы на кожаные панцири. Броня была без украшений, мечи тяжёлые, неуклюжие тесаки, зато это грубое, некрасивое оружие стоило дёшево. В Риме было много кузниц, целое объединение оружейников, и каждый римлянин имел железный меч и доспехи.

Обычно кузнецы любят поговорить, и в холода вокруг горна, где весь день горит огонь, собирается общество. Но кузнец Перпены, угрюмый этруск, заикался, по-италийски знал лишь несколько слов, а к помощникам обращался только с приказами. Если работа выпадала сложная, он бормотал непонятные стихи-заклинания, но всё по-этрусски. В кузницу заходили только по делу. Было скучно.

Постепенно Макро обнаружил, что никто не ждёт от него особенного усердия. Открыто этого не говорилось, но на работу его взяли только для вида: нехорошо заявлять в собрании, что ты наёмный охранник, поэтому он мог называться помощником кузнеца. Но никто не мешал ему, когда захочется, взять свободный день-другой, лишь бы Макро был на месте, когда на ночь закрываются двери большого дома.

Большой дом, самое роскошное из всех частных жилищ в Риме, даже дал имя своему владельцу: в деловых записях тот значился как Домиций Перпена. Крыша целиком из обожжённой черепицы, с богато украшенным водосточным жёлобом по краю. Стены в парадных комнатах оштукатурены и расписаны на этрусский лад — отдалённое подражание грекам; Макро не мог разобрать, кто из богов где, и люди были нарисованы довольно нескладно. Крыша главного зала опускалась к середине, и через отверстие дождевая вода стекала в бассейн: отличный способ не тянуть длинные стропила. За это можно было простить даже невзрачные внутренние комнаты, где на изображения божеств и предков целый день садилась копоть от очага. Италики, привыкшие жить в лесу, жгли в огромных открытых очагах целые деревья, когда бережливому греку хватило бы маленькой жаровенки.

Но в общем дом был удобный, нельзя сказать, чтобы уродливый, и с его обитателями можно было общаться просвещённому человеку. Перпена, живой, язвительный, умный, видел мало хорошего в окружающем мире, но трудился ради будущего семьи, словно раб собственных детей. Его двое сыновей и две дочери, приятная, миловидная молодёжь, любили рассказы о чудесах Греции. Отца они слушались, только часто приводили в дом молодых людей с сомнительным прошлым.

Госпожа Вибенна, хозяйка этого обширного дома, была натурой более сложной. На первый взгляд казалось, что она всем довольна, привязана к своим детям, которые её обожают. Она ладила с мужем, и домашние рабы её не ненавидели. Но мысли её были далеко от Рима; она воспринимала жизнь рассеянно, как слушает хозяина кухарка, у которой тем временем пригорает обед. Оживала она лишь в Черной комнате, где был очаг: здесь при виде изображений богов в её взгляде загоралась ненависть. Макро побаивался Вибенны, но надеялся, что не подаёт ей повода для неприязни.

Постепенно он узнавал местных жителей. Честные, трудолюбивые люди, рачительные земледельцы, прилежные, хоть и без фантазии, ремесленники. Но не настоящие граждане в греческом смысле. Собственно, римлянами их можно было назвать лишь условно, едва ли хоть один так о себе думал.

Город стоял уже тридцать шесть лет, молодёжь здесь выросла и не знала другого дома, но кого ни спроси, почти любой ответил бы, что он латинян, сабинянин или этруск — ну и, конечно, римский гражданин впридачу. На вопросы о политике называли имя патрона. Но собственно народ и не управлял городом. Все вопросы, по которым голосовало собрание, задавал царь Ромул, он же на совещаниях с Сенатом заранее договаривался об ответах.