Ромул

Клавдия, конечно, знала, когда объявят время очищения. Она постоянно мылась, одевалась в чистое и с загадочной улыбкой уходила к роднику, где собирались женщины. Как-то взяла с собой и рабыню, хотя та по-прежнему не подавала признаков плодовитости и никак не могла показать хороший пример полю, где будет колдовать. Публий не надоедал жене с неподобающими расспросами, да она бы и не ответила. У мужчин своя жизнь, у женщин своя.

И вот однажды утром Публий понял: что-то произойдёт; Клавдия и рабыня поднялись рано, старательно вымылись и принарядились. Выйти из дому они не пытались, но стояли в дверях и явно чего-то ждали.

Публий хотел пойти в поле ещё раз потыкать палкой канавы, проверить, не застаивается ли вода, а на самом деле просто успокоить душу и повозиться с землёй, с которой потом собирать урожай. Но теперь он решил остаться и посмотреть, что станут делать женщины. Клавдия не обращала на него внимания. Публий уселся на табурет и сделал вид, что приклёпывает разболтавшийся наконечник копья, а сам наблюдал за женой. Она прислушивалась и, судя по всему, звук должен был раздаться издали.

Его услышали все сразу — волчий вой за палисадом. Захныкали дети. Публий схватил щит, копьё, с сожалением глянул на стену, где сияли поножи. Гнаться за волками в них нельзя, они мешают бежать, но если волки гонятся за тобой, а шло, похоже, именно к этому, то поножи — совсем не лишнее.

Он прислушался внимательнее и повернулся к жене:

   — Когда я уйду, запри дверь и спрячь маленького Публия в ларь для зерна. Это не волки, это чей-то боевой клич. Не понимаю, как им удалось подобраться так близко, но, кажется, они застали нас врасплох.

Он изо всех сил старался не выдать страха. Одно дело — готовиться к бою не спеша, должным образом настроившись, с боевым кличем и священными обрядами, и совсем другое — вдруг услышать крики врагов, когда завтрак ещё на столе. Но если на палисад нападают, ответ один — обороняться, для битвы уже слишком поздно.

   — Да это люди, — спокойно сказала Клавдия, — мы их ждали. У них так похоже получилось, что я сперва испугалась, что это правда волки. Не беспокойся, это обряд. Сейчас все выйдут на улицу, а люди-волки принесут нам счастья. Я не предупредила тебя, потому что это женское дело.

Со смешанным чувством досады и облегчения Публий подошёл и встал у двери, женщины вышли вперёд. Его сердило, что он показался семейству растерянным, даже напуганным. Публий хотел было поколотить жену или выпороть рабыню, но знал, что успокоится и передумает, а попусту грозятся только дураки.

Все сабиняне высыпали на улицу посмотреть, что происходит, но уже привычные к городской тесноте, они оставили посередине узкий проход. Ближе и ближе подкатывала волна радостных криков, завернула за угол, Публий вытянул шею и ужаснулся.

Прямо на него выскочили четверо голых юнцов. Ну, не совсем голых, на головах и плечах у них болтались растерзанные козьи шкуры, и такие же кровавые лохмотья они держали в руках, но ниже плеч на них не было ничего.

Изображая волчий вой, юнцы подбежали, один остановился прямо перед Публием, лицом к лицу. Тот, естественно, попытался загородить жену и дочку от неприличного зрелища, но женщины, даже маленькая Помпония и рабыня, протиснулись вперёд. Улыбаясь, они протянули руки, словно хотели обнять бесстыдника.

Парень с прыжками и ужимками замахал клоком свежесодранной шкуры, забрызгивая всё вокруг кровью. Публий нырнул в хижину за мечом, но когда вернулся, наглец уже убежал дальше. Все женщины на Квиринале завывали по-волчьи, голые парни носились из переулка в переулок, а беспомощные отцы семейств, ошеломлённые непристойным набегом, тщетно пытались их отогнать.

Всё кончилось так же внезапно, как и началось. Юнцы взвыли напоследок и выскочили в дальние ворота. Видно было, как они бегут через долину обратно на Палатин.

Публий не терял времени. Он взял копьё в знак того, что идёт по общественному делу, и отправился разыскивать царя Тация. К царской хижине отовсюду уже спешили сердитые воины, и у дверей собралась толпа. Когда царь вышел, Публий вспомнил, что он сенатор, и заговорил от имени всего обиженного рода.

   — Брат, немедленно веди нас войной на Палатин. Эти латиняне оскорбили всех честных женщин в нашем роду. Их мальчишки скакали по городу в чём мать родила, совали нам в нос свою омерзительную наготу и выли при этом по-волчьи, словно объявляли, что ведут себя не как люди, а как дикие животные. Надо срочно отомстить, сегодня же.

Таций ухмыльнулся. Для родичей это была смертельная обида, но он явно не разделял их возмущения.

   — Успокойтесь, братья, — сказал он, посмеиваясь. — Вы видели священный обряд, латиняне устраивают его каждую весну, чтобы женщины были плодовиты. Они изображают волков, потому что их вскормила волчица. На какую женщину попадёт кровь с козьей шкуры, у той будут дети. Молодые люди должны быть без одежды, это часть обряда. До следующей весны они не появятся. Совершенно не из-за чего объявлять войну согражданам.