Люсьен. Держи… по ночному тарифу, моя дорогая. Значит, есть неотложное тебе сообщить.
Жаннетта. Нет. Я знаю, что там написано.
Люсьен
Фредерик
Жаннетта. Ничего особенного.
Фредерик. Почему вы её не открываете?
Жаннетта
Фредерик. Вы, впрочем, правы. Разве меня это касается? Я знаю вас все лишь с сегодняшнего утра и через час уеду.
Жаннетта. А через месяц вы женитесь на моей сестре.
Фредерик. Да.
Жаннетта
Фредерик. Человек, который шёл за нами сегодня в лесу?
Жаннетта. Вы его видели? Нет, тот бедолага не позволил бы себе мне написать. Он вообще, наверное, писать не умеет. Это другой, который думает, что у него есть права. Другой, к нему я прихожу каждый вечер.
Фредерик. Он вам пишет потому, что сегодня вечером вас не увидит.
Жаннетта. Ни сегодня вечером, ни вообще никогда. Я велела отнести ему утром записку, что я его больше никогда не увижу.
Фредерик. Почему вы его бросаете?
Жаннетта. Потому что я его не люблю. Потому что мне вдруг с ним быть стыдно.
Фредерик. А вчера?
Жаннетта. Вчера мне было всё равно. Всё мне вчера было всё равно… иметь любовника, как он, бегать с голыми ногами в рваной юбке, быть некрасивой.
Фредерик. Вы не некрасивая.
Жаннетта. Я — некрасивая. Улия красивее меня. Улия чистая, а я знаю, чего стою. Тот, кто за нами шёл, тоже был моим любовником, я и его не люблю. С пятнадцати лет у меня были и другие любовники, и я их тоже не любила.
Фредерик. Зачем вы специально себя мараете?
Жаннетта. Чтобы вы меня ненавидели, чтобы вы уехали сегодня, ненавидя меня, чтобы вы женились на Улии, меня ненавидя.
Фредерик. Вы прекрасно знаете, что я не смогу.
Жаннетта
Фредерик
Жаннетта. У меня есть только вечер, даже не вечер, один час, даже теперь меньше часа, а потом, всё остальное время, чтобы молчать.
Фредерик. Зачем так говорить, если мы ничего не можем?
Жаннетта. Завтра — ничего… нет, ничто — на всю жизнь, но в течение часа, если те женщины нам позволят, ещё кое-то возможно. Час — это долго, когда только он и остался.
Фредерик. Что мы можем?
Жаннетта. Высказать своё невезение. Ничтожное чёрное невезение нас обоих, так как потом нужно будет замолчать навсегда. Сказать себе хорошенько, что это так глупо — обмануться всего на один день, ошибиться на одну только минуту, и — навсегда.
Фредерик
Жаннетта. Да, и вы, несомненно, любите её до сих пор. И вы уедете с ней очень скоро, в любом случае. И будете принадлежать ей всю жизнь. Я позволяю себе это говорить, потому что она богаче меня.
Фредерик. Улия — хорошая, нельзя, чтобы ей было больно.
Жаннетта. Я это знаю. Я также знаю, что моя печаль слишком новая, она столько не весит. И воспоминание обо мне должно поблекнуть со временем, как старая фотография. Я знаю, что однажды вы не сможете в точности вспомнить мои глаза — вы так мало на них смотрели, и потом, в другой день, в день рождения первого сына Улии или в его крестины — сможете окончательно их позабыть.
Фредерик
Жаннетта. Да. Вот почему я позволяю себе всё это сказать. Я говорю, как те, которые должны умереть. И не во имя достойной цели, а со стыдом, впрочем, не слишком жалуясь.
Фредерик. Да, я скоро уеду с Улией и женюсь на ней. Но я вас никогда не забуду.
Жаннетта
Фредерик. Это смятение, эта тревога, которая нами сегодня овладела, должно быть, не любовь, это невозможно… но я теперь никогда не смогу стереть их из памяти.
Жаннетта
Фредерик. Вы сможете?