Романы в стенограмме

И нитки с каждым годом рвались все легче, их качество становилось все хуже, а мы заблуждались, думая, что это возрастают наши силы, но в году тысяча девятьсот семнадцатом нитки наконец стали рваться так легко, что ими нельзя было привязать даже майского жука; пряжа обратилась в спряденный дым.

Кроме пронизанных бумагой материй и фартуков из грубой бязи в матушкиной лавке продавались ленты и тесьма для отделки дамских блузок. Ленты явно приходились сродни жестянкам, так холодно они шуршали. Зато в картонных коробках, словно в белых гробах, лежали мужские галстуки из довоенного времени; мягкие и шелковистые, они стали теперь не нужны — все мужское население носило застегнутое доверху серое полевое обмундирование, и в жизни и в смерти.

В середине войны наша лавка перестала получать иголки и булавки. Было официально объявлено, что весь металл используется, чтобы стрелять по врагу, и я бы охотно поглядел, как сколотый булавками пушечный ствол выдерживает стрельбу по врагу.

В деревне осталось мало мужчин. Деревенские женщины не знали, ради чего им теперь ходить, вытянувшись в струнку, с высоко поднятой грудью, как подобает немецкой женщине, — не для девушек же и не ради конфирмантов? Ну уж нет, такому сраму не бывать! Поэтому косточки для корсетов скучали в ящике мелочной лавки. Мы доставали их оттуда и строили из них заборы на полу в швейной мастерской. Если же в лавке все-таки появлялась женщина и спрашивала косточки для корсета, мы знали, что она приводит в порядок свое «боевое снаряжение» и ждет своего «отпускника».

Предстоящее появление отпускника из Франции или России было заметно и по другим признакам: матушке поручалось изготовить из юбки покойной бабушки для жены героя блузку в стиле королевы Августы-Виктории, с погончиками, металлическими украшениями и красными кантами, вырезанными из нижней байковой юбки старой сорбки. Матушка шила всю ночь напролет, заказчица с благодарностью принимала новый наряд и переходила в ковчеге любви из стада тощих в стадо тучных.

Увы, часто не проходило и недели после наполненного любовью отпуска, как прибывало извещение о героической кончине героя: «Пал смертью храбрых на поле чести». Вдова перекрашивала отделанную красным кантом блузку в черный цвет, и вдовьи стенания возносились к небесам.

Плата, которую получала матушка за переделку бабушкиных юбок в «блузки для встречи героев», не находилась ни в каком соотношении с затраченным ею временем, если, конечно, не выражалась в виде творога из снятого молока или нескольких яиц; а так как из мелочной лавки в несгораемую кассу деньги поступали исключительно каплями — пфеннигами, матушке нелегко было прокормить нас в годы войны и уберечь от болезней, тем более что в войну у нас появились еще два брата, так называемые отпускные.

И снова за тем, чтобы мы не зачахли, следил дедушка. Я познакомился с ним, когда он наносил нам «визиты ради вспомоществования», и его бытие распространялось на мое бытие.

Дедушка, в прошлом сорбский конюх, подвизался в качестве барышника, барского кучера, возчика пива, шахтера, управляющего имением, фабричного рабочего, а когда мы с ним познакомились, он обозначал свою профессию словами мелкий торговец; люди на Лужицкой равнине называют таких бродячими купцами.

В течение всего своего земного пути дедушка искал соответствующую его природе деятельность, но так и не нашел ее, мне по крайней мере кажется, что он ее не нашел. Он обладал многим из того, что свойственно обличью поэта, и трудно установить, какой малости ему недоставало, чтобы сделаться поэтом. Сегодня мне думается, что виной тому был не недостаток книг, ведь существовали же поэты милостью одной только природы, например Сулейман Стальский, которые жили без книг, а стали великими. Недоставало дедушке ума? Или веры в себя? Видел ли он смысл жизни в том, чтобы обладать осязаемыми ценностями и приумножать их?

И в те времена, когда дедушка бродил по округе в качестве бродячего купца, жизнь его была вполне подходящей для поэта, но дедушкины поэмы состояли только из разговоров. Дедушка вовлекал людей в разговоры, чтобы заставить их покупать; он торговал главным образом сукном военного производства.