Конец света, как ни крути, наступит не позже 2050 года. Если все будет идти как идет, лет через десять на планете не останется больше бензина (при 10 миллиардах жителей). Человек угаснет, как динозавр. Не в уме счастье (я вовсе не хвастаюсь).
В ночных клубах напиваются, чтобы кадриться, и результат на лице: клеишься ко всем бабам подряд, потому что застенчивость тонет в алкоголе. Проблема в том, что впоследствии в нем тонет и эрекция. Правительство ошибается, заявляя, что “злоупотребление алкоголем опасно для здоровья”: напротив, это прекрасное средство от СПИДа!
4.15 утра. И снова реальность виртуальна.
В конце эпохального вечера в кафе “Флор” одноименная премия[80] была присуждена Никола Рэ, Радиге начала этого века. Ему 26 лет, и он совмещает в себе несовместимое: Филиппа Джиана с Антуаном Блонденом[81]. Каждое утро он прощается с молодостью, каждый вечер бежит ей вдогонку. Его роман под названием “Короткая память” похож на современного мужчину, романтического и сексуально озабоченного одновременно. Но главное — это книга о невозможности адюльтера. Короче, когда ты изменяешь жене, есть два варианта: либо ты остаешься с ней, но ничего не получается, либо ты ее бросаешь и ничего не получается все равно.
Мы мирно беседовали, таращась на красоток, упавших сюда со зловредного неба, но тут ко мне повернулся Жорж Волински[82] и сказал как отрезал:
— Моя жена — единственная женщина, которую я способен вынести два вечера кряду.
Амели Нотомб не такая уж страшила. У нее серо-зеленые глаза и очень красивые белые руки с длинными тонкими пальцами. Меня буквально завораживает ее тихая мифомания. Когда я говорю ей, что она похожа на Кристину Риччи[83], она замечает: “Я знаю”. Когда спрашиваю, как у нее дела, она говорит: “Не знаю”. И становится просто красавицей.
Мы в Бриве-дуриве. Меня снова сводит с ума Амели Нотомб (говорю с ней с полным ртом фуа-гра). Мы собираемся пожениться, хотя бы просто для того, чтобы купить замок, жить каждый в своем крыле и общаться исключительно через жутко раболепных лакеев.
Она: Мы могли бы написать книги друг о друге.
Я: Моя будет лучше.
Она: Само собой, тема-то интереснее.
Эта девица — полная для меня загадка. С ней происходят только странные вещи. Например, однажды она прыгнула с парашютом, но он не раскрылся, и она упала вниз с трехсот метров даже не поцарапавшись. Она объясняет, что сделана из резины, и в качестве доказательства отставляет большие пальцы на 180 градусов. (Да я и так верю ей на слово: не будь она резиновой, как бы она вынесла свой успех?)
В отличие от мисс Нотомб, я не помню себя в раннем детстве. Разве что я летал от года до четырех. Отец бегал со мною на руках по квартире, изображая самолет. Я пролетал над паркетом, слаломом пробирался между комодами и, слегка касаясь белых стен, делал мертвую петлю в гостиной. Я приземлился, только когда отец ушел от нас.
Успех могут вынести лишь крайне претенциозные люди. Ибо они находят, что он в порядке вещей. Для них как раз безвестность была бы неестественной, непонятной, неприличной. Когда вдруг то, что они делают, начинает пользоваться признанием, у них не рвет башню, они просто думают: “Ну наконец-то, давно пора”. Короче, единственный способ не зазнаться — это зазнайкой родиться.
У “Петросяна” Линда спрашивает меня:
— Будешь моим гейм-боем?
Я отвечаю:
— Только если ты поиграешь с моим джойстиком.
Дальше разговор стал сугубо личным. (Это же дневник, а не пип-шоу.)
Я-то думал, что мир подарен мне от рождения! Мир не дарится — он покупается.
Сложность не в том, чтобы ответить на вопрос: “Зачем мы живем?”, а в том, чтобы не задавать его себе.
Ужинаем с Людо в “Ами Луи”, по соседству с Ванессой Паради и Джонни Деппом.
Глядя на эту прелестную парочку, Людо, мой женатый друг, хандрит еще больше:
— Ну как это у них получается? Моя жена так страдает от жизни со мной… Хуже всего ее испуганный взгляд.
— Испуганный? Ты ее бьешь?
— Нет, но мне кажется, она все время боится, что я от нее сбегу. Это меня нервирует. Плевать, что мы не спим, но от ее страха я впадаю в черную тоску. Мне кажется, что я чудовище. Тебе, холостяку, этого не понять…
— Холостяков женщины боятся не меньше, уверяю тебя. Их страшит моя свобода, моя неряшливость, они боятся в меня влюбиться, подхватить какую-нибудь заразу или, того хуже, вообще ничего не почувствовать. Наверняка я занимаюсь любовью реже, чем женатые мужики.
— Если только они не хранят верность женам!
— Знаешь, мне кажется, я сексуальный психопат.
— Что? Ты садо-мазо, зоофил, педофил?
— Нет, бери выше. Я хочу, чтобы меня любили. А что Пенелопа? Ты по-прежнему с ней встречаешься?
— Нет, меня это не возбуждает с тех пор, как слишком возбуждает ее.