Роман с мертвой девушкой

Помимо пластыря и скотча, которыми мне залепили рот (моя дикция тоже выправилась, никакими силами я не мог заставить язык шепелявить, а губы — слюняво шлепать и пришепетывать), Гондольский заготовил дополнительный сюрприз. Прямо перед съемочными объективами в зале вылета он предложил мне накатать завещание — в пользу телекоммуникационной общины. Жена, чего никто от нее не ждал, вдруг взбрыкнула. И не только отказалась участвовать в полете (Гондольский твердил: о подобном путешествии она может только мечтать), но наотрез не захотела пускать в Италию и меня — послебольничного и ослабленного. Гондольский нервничал: «Он должен лететь! Во что бы то ни стало! Отменить намеченное невозможно». Принялся звонить Свободину. Жена проявила твердость. Что-то неуловимо родное, похожее на застывшую посмертную маску, проглядывало в ее лице. Инициативу проявила младшая сестренка. Она вызвалась нас заменить. Возникла заминка. Гондольский снова позвонил Свободину, после чего дал отмашку: пусть летит. Счастливая дуреха рванула к трапу. А я поехал в студию, хотя сценарием этот визит не предусматривался. Мне велели занять место — рядом с Фуфловичем.

Дальнейшее развивалось согласно утвержденной программе: прошелестели последние кадры фильма, на экран вылез плосколицый, будто стесанная ветром скала, лоснящийся, как если бы его намазали вазелином, Казимир. Ему ассистировал одолевавший меня в больнице авиадиспетчер. После показа для чего-то запущенной вне плана и отмеренного хронометража (мне показалось — не к месту) пленки с записью подкарауленной катастрофы, Фуфлович обратился к фиксатору взрыва:

— А это не вы подложили бомбу и встали с камерой наготове?

Сморчок радостно закивал.

— Я. Я! Надоело ждать, когда это случится. Сколько можно ждать? Вот и решил ускорить процесс…

Громовым голосом Фуфлович объявил о приятной неожиданности, которая вот-вот обрушится на зрителей. Застрекотали камеры, заснявшие эпизоды прощания в аэропорту. Я был схвачен операторами с тыла, Гондольский пойман в фас, он трещал о внезапной радостной вести: спонтанно, по велению сердец, жюри присудило нашему сериалу уникальный приз, подобной награды не удостаивался никто… На возвышенной ноте его перебил Фуфлович:

— И сейчас — прямая трансляция из Пизы.

— Гонец из Пизы, — следуя заготовленному клише, пошутил и расхохотался встрявший в диалог Захер.

Но вместо включения из Италии раздался непредусмотренный возглас все еще околачивавшегося в студии авиадиспетчера-бомбиста:

— Я и в этот ероплан кое-что подбросил!

Фуфлович изобразил приятное недоумение, поднес к глухому, с разорванной перепонкой уху телефонную трубку, детское предвкушение как если бы приготовился слушать бабушку сказку со счастливым концом, сияло на его физиономии.

— Вот как? Когда это произошло? — спросил он и подмигнул кому-то — той полосочкой шрама, который когда-то был веком.

После чего бравурно объявил:

— Наш гость не лжет! Самолет не прибыл к месту назначения! Он разбился! — И звонко и задорно выкрикнул. — Потери ужасны! Погибли отец героини, ее жених и многие близкие нам люди!

На экране опять возникли сцены прощания в аэропорту, объективы крупным планом выхватывали лица: мое — забинтованное, Гондольского — распухшее, ожесточенное — моей жены и бессмысленно-ротозейское — ее сестрички…

Фуфлович подступал ко мне с микрофоном:

— Что чувствуешь? Что можешь сказать: ведь должен был лететь, но передумал. Не есть ли это знак свыше? Иначе чем объяснить, что тебя обошла стороной трагическая кончина в воздухе? Ты мог быть погребен с немыслимыми почестями и при стечении миллионов поклонников, а вместо этого потерял в шумной катастрофе родственницу, даже не успев вступить с ней в кровосмесительную связь. Ей было столько, сколько героине отмеченного наградой фильма… Что сейчас испытывает твоя жена?

Я не мог вымолвить ни слова, бинты и скотч лезли в рот, а фоном из наушников Казимира неслись возбужденные слова Свободина:

— Молодчина! Все как по маслу. Вау!

Закричала и упала в обморок женщина, кажется, буфетчица, ее сын летел тем рейсом. Камеры сгрудились над ней. Я сорвал бинты и скреплявший их скотч и пытался крикнуть, что все заранее подстроено, но Захер в белом халате зажал мне рот влажным поцелуем. Руками он стискивал мое горло, а Гондольскийч вопил:

— Так, так его! Нельзя, чтоб увидели ни сантиметра гнусной рожи нового образца! Я тоже готов броситься на дзот грудью, чтоб он захлебнулся моим материнским волосатым молоком!

Фуфлович сыпал пояснениями для зрителей: врач-уфолог оказывает окачуривающемуся другу экстренную помощь и инициирует искусственное дыхание, попутно он сзывал добровольцев, согласных отлить кровь для переливания в мои слабеющие жилы.

Объективы ловили каждое движение коновала, на огромном экране я видел его паучьи челюсти и свое выпростанное из кокона бинтов тело, мои конвульсии ретранслировались на мониторы — поверх картины догорающего лайнера.