Роман с мертвой девушкой

Недооцениваем силы раскаяния и мощи искупления. Жизнь построена и промышлена так, что в какой-то миг остаешься наедине с собой. Тут и возникает жертвенный мотив. Немного найдется тех, кому не в чем себя упрекнуть. (Хотя и полностью довольных собой предостаточно). Страшно вообразить: какие эвересты ошибок нагромоздил, сколько пережил незаслуженных обид, а главное, сколько их нанес! Стыд перед теми, кого заставил страдать, жжет почище крематорского пламени… Извинения: был глуповат, недалек, незрел — не канают, не принимаются.

Бередил времена претенциозной юности, вспоминая, как, словно посланница из будущего, на моем пути возникла дородная чемпионка в толкании ядра. В ту пору увлекся бегом, поверив: марафонское виляние бедрами избавит таз от закрепощенности, а лобок — от багровых чириев. Удостоился приглашения на тренировочные сборы близ моря (отец заплатил тренеру и начальнику лагеря, чтоб меня включили в состав). В первое же утро, на прибрежной зарядке, не мог отвести глаз от здоровущей тети: покрыв лицо мыльной пеной, она брилась перед походным зеркалом возле персональной брезентовой палатки. Помочилась на песок, неторопливо достав из трусов не впечатляющих размеров розовый шланг. Симбиоз пахового отростка и бюстгалтера, наполненного, безусловно, не ватой, застрявшие в волосах бигуди и зычный бас произвели ошеломляющий эффект. Почему, почему мистификаторша (мистификатор?) была (был?) признана (признан) первой (первым?) в толкании ядра среди баб, а не мужиков? Заковыка не давала покоя. Прочие спортсмены принимали воплощенное противоречие миролюбиво. А я негодовал. Пока не смирился, поняв: изничтожение смехотворного «минуса» не даст даже крохотной степени комфорта, ибо все равно потонет в сплошной минусовости бытия. Постановил: «Коль глобально нельзя изменить ничего… Тогда пусть и в мелочах, и в крупном будет, как есть…» Если хочешь жить легко, — научайся не замечать цепляющих ранящих колючек, мирись с торжествующим кретинизмом, попирающей алчностью, с ржавчиной, проевшей основы и устой. Привечай не поддающийся оправданию цинизм, склоняйся перед глупостью и подлостью. Тогда — есть шанс выдюжить. Иначе — кранты. Каюк и копец.

Осиявшие благоприятностью обстоятельства (в них впиякался по счастливому стечению и расположению ко мне Гондольского) не утишили норова, а сызнова разогрели придирчивость: опять зацикливался на нестыковках, педалировал расхождения, поощрял неприятие, расковыривал язвы непримиримости и обличительства. Что вело к еще большей конфронтации с расфуфыренными духовниками.

Ехали привычным кагалом: Гондольский, я, диетологиня с напарницей и Златоустский на юбилей общего приятеля — сатирика (параллельно — крупного воротилы в игорном бизнесе). Праздничный вечер открыл, выйдя на сцену в манишке и бордовом фраке, губернатор области, где юбиляр понаоткрывал особенно много игровых залов — и с их помощью плодотворно вытягивал из населения (обираемого им еще и на принадлежащем ему продуктовом рынке) последние гроши. Губернатор огласил приветствие в адрес виновника торжества, присланное аж самим президентом. Логично было ожидать: мироеды и казнокрады, коих обличает и бичует в своих ядовитых тирадах наследник Гоголя, — ненавидят остроумца за приверженность правде, суровая критика социальных пороков и врачевание общественных язв лишают чинуш сна, выводят из себя. Но вместо того, чтобы гнобить и душить срывателя масок, запрещать и выкорчевывать его гневные отповеди, отважному несгибаемому правофланговому сатиры позволяли беспрепятственно кривляться и молоть что вздумается, преподносили японские телевизоры и швейцарские часы, ключи от новых яхт… Почему? Может, налицо был прогресс в сознании власть предержащих и их отношении к нелицеприятной критике? Того, кто колол глаза правдой, отметили еще и орденом. Ему воздали по заслугам, подарив дачу в Крыму, на территории выпиленного Стоеросовым ботанического сада. Я (и остальные) своими ушами слышали благодарственное блеяние обласканного скромняги: никого он не шпынял, не волтузил, не позорил, а лишь ублажал, веселил, развлекал, и власть именно за это ценила его и панибратски трепала по холке.

По завершении официальной части перекочевали (опять гуртом) на специальный молебен в отреставрированный на пожертвования Стоеросова храм, где Всевышнего — за превеликое счастье ходить с королем смеха по одной земле — благодарил, помахивая кадилом, пристяжной батюшка (тот самый, который отгонял нежелательных коммерсантов от церкви огнеметом и сам теперь развернувший в стенах обители торговлю буклетом под названием «Прочь!» — о беженцах из Туркмении). Охранники с автоматами и электродубинками оттерли случайных прихожан к стене, а нас пригласили в трапезную, находившуюся в подземном этаже, под алтарем. Юбиляр восседел в обрамлении лампад и сиянии свечей, будто младенц Христос в венце…