Роман о Виолетте

– Женщин я принимаю, лишь поскольку я властвую над ними, поскольку для них я мужчина, супруг, хозяин; правда, женщины капризны, вздорны, неумны; кроме некоторых, это существа низшего порядка, созданные для послушания. Велика ли заслуга подчинить себе женщину? Но они тут же начинают кричать о тирании и обманывать вас. Нет уж, Мариетта, лучший вид власти – это быть хозяйкой собственной судьбы, заниматься лишь тем, что тебе по душе, ходить только туда, куда пожелаешь, повиноваться только собственной воле, никому не позволяя сказать тебе: «Я так хочу».

Ни у кого нет подобного права по отношению ко мне. Мне двадцать два года, я девственница; да, я невинна, как Эрминия, как Клоринда, как Брадаманта, и если когда-нибудь целомудрие станет мне в тягость – я сама себе вручу его, точно дар, мне одной достанется боль и наслаждение; я не желаю, чтобы после моей смерти кто-нибудь из мужчин сказал: «Эта женщина принадлежала мне».

– Если вам такое по вкусу, – промолвила Мариетта, – чего ж тут возражать.

– Речь не о вкусах, Мариетта, это моя жизненная философия.

– А по мне так, – продолжала Мариетта, – умереть девственницей – просто стыд.

– С тобой, я уверена, такой беды не случится. А сейчас помоги мне одеться, Мариетта.

Флоранс осторожно поднялась с кровати и устало опустилась на кушетку перед псише.

Мы уже говорили, что Флоранс не была в точном смысле слова красавица. Но лицо ее отличалось необычайной выразительностью; эта женщина, познавшая любовь лишь умозрительно, в совершенстве умела изображать любые безумные страсти, вплоть до исступления. Это был один из редких талантов, таких, как Дорваль и Малибран.

Она приняла ванну, на завтрак выпила чашку шоколада, повторила наизусть свою роль, раз десять перечитала письмо графини, не на шутку разволновавшись, на обед съела консоме, два сваренных в салфетке трюфеля и четыре рака по-бордоски.

В театр она отправилась вся дрожа. Прелестный юноша, или, вернее, графиня, уже заняла свою ложу; перед ней на кресле лежал огромный букет.

В четвертом акте во время самой трогательной сцены графиня бросила букет актрисе.

Флоранс подобрала цветы, отыскала записку и, не дойдя до своей гримерной, прочла:

«Заслуживаю ли я пощады? Сгораю от нетерпения – объявите приговор.

Если даруете прощение, вставьте цветок из моего букета в Ваши волосы. И тогда самая любящая и самая счастливая из женщин будет ждать Вас в экипаже у артистического подъезда, в надежде, что сегодня за ужином Вы решите не грустить в одиночестве, а предпочтете полакомиться крылышком фазана у нее в гостях.

Одетта».

Флоранс, не раздумывая, выдернула из букета красную камелию и вернулась на сцену с цветком в волосах.

Одетта зааплодировала так, что едва не вывалилась из ложи; Флоранс сумела послать ей воздушный поцелуй.

Полчаса спустя принадлежавшая графине двухместная карета уже стояла с опущенными шторами на улице Бонди.

Флоранс торопливо сняла кольдкремом белила и румяна, прошлась по лицу рисовой пудрой, накинула халат из пестрой кавказской ткани и выскочила на улицу.

Негр Одетты отворил дверцу. Флоранс впрыгнула в карету; чернокожий слуга занял свое место, и кучер погнал лошадей крупной рысью.

Графиня заключила Флоранс в свои объятия, но нам известны суждения актрисы о своем достоинстве. И, вместо того чтобы занять место, которое приготовила ей графиня в своих объятиях и на своих коленях, сама Флоранс резким и стремительным движением подхватила графиню на руки как ребенка и тем же движением – движением борца, повергающего противника, уложила ее себе на колени и столь же стремительно и крепко прижалась губами к ее губам, скользнула языком между ее губ, расстегнула пуговицы ее панталон, и вот уже ее рука оказалась между бедер графини.

– Сдавайтесь, красавец мой, – со смехом воскликнула Флоранс, – вряд ли кто-нибудь вас выручит!

– Сдаюсь, – отозвалась графиня, – и прошу только об одном – чтобы меня никто не выручал, я хочу принять смерть от вашей руки.

– Ну, так умрите, – произнесла Флоранс с какой-то кровожадностью.

И в самом деле пять минут спустя графиня, во власти сладкой агонии, готовая испустить последний вздох, прошептала:

– Флоранс, милая, как приятно испустить дух в ваших объятиях, ах, я умираю… умираю… умираю…

При последнем вздохе графини экипаж остановился у дверей ее дома.

Запыхавшись от волнения, поддерживая друг друга, женщины поднялись по лестнице.

Графиня вынула из сумки ключ, открыла дверь квартиры и тут же заперла. Прихожая освещалась китайским фонарем. Проведя Флоранс через спальню, где сияла лампа из розового богемского стекла, графиня отворила дверь ярко освещенной столовой, посреди которой стоял накрытый стол.