Рольф в лесах

«Моя пантера, — как бы говорил он, — разве вы могли бы убить её без меня?»

Пантера на оленьем дворе — всё равно, что волк в овечьем стаде. Она за зиму перерезала бы всех оленей, хотя бы их было в десять раз больше, чем она могла съесть. Убийство пантеры — удача и для охотников и для оленей. Её превосходный мех занял весьма почётное место на складе Рольфа и Куонеба.

XLIII. Воскресенье в лесу

Рольф по воскресеньям отдыхал, и Куонеб до некоторой степени принимал это во внимание. Краснокожий выказывал несравненно больше терпимости к религиозным верованиям бледнолицего, чем бледнолицый к верованиям краснокожего.

Песни Куонеба, обращённые к солнцу и духу, и обычай его жечь табак и усы животных казались Рольфу нелепостью. Но зато он не любил, чтобы Куонеб пользовался топором, или ружьём в воскресенье, и индеец, понимавший, что такие поступки являются «худым снадобьем» для Рольфа, воздерживался по воскресеньям от работы и охоты. Но Рольф не научился уважать красных ниточек, которые индеец вешал на череп оленя, хотя понимал, что надо предоставить индейца самому себе и не ссориться с ним.

Воскресенье было для Рольфа днём отдыха, а Куонеб сделал его днём песен и воспоминаний.

Однажды, воскресным вечером, они оба сидели в хижине, греясь у огня. Метель шумела на дворе и стучалась в окна и двери. Рольф наблюдал за тем, как белоногая мышка, жившая в хижине, пыталась несколько раз подойти к носу Скукума таким образом, чтобы тот не мог схватить её. Куонеб лежал на куче оленьих шкур; во рту у него была трубка, руки его были заложены под голову. В хижине было тепло и уютно. Рольф прервал молчание и спросил:

— Был ты когда-нибудь женат, Куонеб?

— Да, — отвечал индеец.

— Где?

— В Мианосе.

Рольф не решался больше спрашивать, и стал ждать благоприятного случая. Он понимал, что в делах подобного рода надо быть очень деликатным и что бывает иногда достаточно одного неосторожного прикосновения, чтобы навсегда отдалить от себя друга. Он лежал и ломал голову над тем, как узнать что-нибудь о женитьбе Куонеба. Скукум крепко спал, а Куонеб и Рольф следили за тем, как мышка быстро шмыгала по жилищу. Вот она подошла к берёзовой палке, стоявшей у стены, на которой висел том-том. Рольфу очень хотелось, чтобы Куонеб взял его, чтобы звуки том-тома раскрыли ему душу, но он не смел просить об этом: такая просьба могла вызвать обратные результаты. Мышка тем временем скрылась за берёзовой палкой. Рольф видел, что палка эта при падении должна непременно зацепить протянутую верёвку, один конец которой был на гвозде, где висел том-том. Рольф крикнул на мышь; палка сдвинулась с места, зацепила верёвку, и том-том с глухим стуком упал на пол. Рольф встал, чтобы повесить его на место, но Куонеб что-то проворчал, и Рольф, оглянувшись в его сторону, увидел, что он протягивает руку к том-тому. Предложи ему то же самое Рольф, он наверное отказался бы; теперь же индеец взял инструмент, осмотрел его и, согрев у огня, запел песнь о Бабанаки. Пел он нежно и тихо. Рольф, сидевший подле него и в первый раз слышавший эту песнь, получил новое представление о музыке краснокожих. По мере того как певец пел своеобразную по своей прелести и переливающимся горловым нотам песнь о «Войне Кэлускепа с магами», в которой сказался дух его народа, лицо его всё более и более прояснялось, и глаза загорались воодушевлением. Затем он запел песнь влюблённых «На берёзовой лодке»:

Звёзды сияют, и падают росинки,
На берёзовой лодке плыву к любимой.

И перешёл после этого к колыбельной песне:

Страшный медведь никогда не тронет тебя.

Он смолк и, задумавшись, смотрел на огонь. Рольф осмелился, наконец, сказать ему после довольно долгого молчания:

— Матери моей понравились бы твои песни.

Слышал ли индеец или нет, только сердце его, видимо, смягчилось, и он ответил на предложенный ему час назад вопрос: