Роковое совпадение

Мейсон, золотистый ретривер, считался псом Натаниэля столько, сколько мальчик себя помнил, хотя родители завели собаку за десять месяцев до того, как Натаниэль вообще появился на свет. И вот что странно: если бы все было наоборот — если бы в семье первым появился Натаниэль, — он бы сказал родителям, что на самом деле хочет кошку. Ему нравится, как котенок свешивается с руки, словно пальто, которое снимаешь, когда слишком жарко. Ему нравится, как он мурлычет тебе на ушко, и от этого урчание передается и его коже. Ему нравится, что кошки не любят купаться в ванне, и то, что они могут упасть с большой высоты и приземлиться на лапы.

Однажды на Рождество Натаниэль попросил котенка, и хотя Санта принес все остальное из того, что он заказывал, котенка ему так и не посчастливилось заиметь. Он знал, что дело в Мейсоне. У пса привычка приносить подарки: череп мыши, которую он обглодал; раздавленную змею, которую он нашел в конце подъездной дороги; жабу, которую он поймал зубами. «Одному Богу известно, — сказала Натаниэлю мама, — что бы он сделал с котенком».

Поэтому в тот день, когда он бродил по полуподвалу церкви, в тот день, когда он смотрел на картину с драконом в кабинете отца Глена, первое, что Натаниэль заметил, была кошка. Черная, с тремя белыми лапами, как будто она вступила в краску и поняла, уже на полпути, что это была не очень хорошая мысль. Ее хвост изгибался, как кобра у факира. Морда кошки была не больше ладони Натаниэля.

— Ага, — говорит священник, — тебе понравилась Эсме. — Он наклонился и почесал у нее между ушами. — Моя девочка…

Он взял кошку на руки и сел на диван под картиной с драконом. Натаниэль решил, что он очень храбрый. На его месте он бы боялся, что чудовище вот–вот оживет и сожрет его целиком.

— Хочешь ее погладить?

Натаниэль кивает, его горло перехватывает от счастья, и он не может говорить. Он подходит ближе к дивану, к маленькому пушистому клубочку у священника на коленях. Он кладет руку на спину котенка, чувствуя его тепло, косточки и стук его сердечка.

— Привет, — шепчет он. — Привет, Эсме!

Кошка щекочет подбородок Натаниэля, он смеется. Священник тоже смеется и кладет руку Натаниэлю на затылок. На то же место, где сам Натаниэль гладит кошку, и на мгновение он увидел нечто, напоминающее бесконечное зеркало в комнате смеха: он гладит кошку, священник гладит его и, возможно, невидимая рука Господа гладит самого священника. Натаниэль убирает ладонь и делает шаг назад.

— Ты ей нравишься, — говорит священник.

— Правда?

— О да. Мало кому из детей она дает себя погладить.

И от этих слов Натаниэль взмывает, как на крыльях. Он опять чешет кошку за ушком и может поклясться, что она улыбается.

— Вот так, — ободряет его священник. — Не останавливайся.

Квентин Браун сидит за рабочим столом Нины в кабинете окружного прокурора, не понимая, чего же здесь не хватает. Из‑за недостатка места ему для работы выделили ее кабинет, и тут судьба посмеялась над ним: он собирается засадить эту женщину за решетку, сидя в том самом кресле, где раньше сидела она. Как он уже заметил, Нина Фрост фанатично аккуратна: даже скрепки для бумаг — ради всего святого! — разложены по размеру. Все дела в алфавитном порядке. Никаких зацепок: ни скомканного листочка самоклейки с именем продавца оружия, ни даже карикатурного наброска отца Шишинского на промокательной бумаге. «Здесь мог бы работать кто угодно, — размышляет Квентин, — и в этом‑то и кроется проблема».

Какая женщина не хранит на письменном столе фотографию ребенка или мужа?!

Он минуту размышляет, значит ли это что‑нибудь, потом вытаскивает свой бумажник и из складок достает потертую детскую фотографию Гидеона. Они фотографировались в «Сирз». Чтобы заставить мальчика улыбаться, он сделал вид, что бьет Таню по голове поролоновым мячом, и нечаянно выбил у нее из глаз контактные линзы. Он кладет квадратик снимка в угол пресс–папье Нины Фрост, когда открывается дверь.

Это два местных детектива — Ивэн Чао и Патрик Дюшарм, если Квентин не ошибается.

— Проходите. — Он жестом приглашает их устроиться напротив. — Присаживайтесь.

Они входят вместе, плечи почти соприкасаются. Квентин берет пульт дистанционного управления и включает телевизор и видеомагнитофон на полке за спиной. Он уже тысячу раз пересмотрел пленку, вероятно, эти детективы тоже ее видели. Черт, ее видела уже бóльшая часть населения Новой Англии; ее показали в новостях на Си–би–эс. Чао и Дюшарм замирают, загипнотизированные видом Нины Фрост на маленьком экране. С необычайной грацией она идет к перилам заграждения, направляет пистолет… В этой версии, неотредактированной, видно, как взрывается правая сторона головы Глена Шишинского.

— Господи… — бормочет Чао.

Квентин не останавливает кассету. Но в этот раз он не смотрит ее — он наблюдает за реакцией детективов. С Ниной Фрост они проработали семь лет, с Квентином — всего двадцать четыре часа. Когда камера начинает дико скакать, а после останавливается на потасовке между Ниной и приставами, Чао опускает глаза. Дюшарм решительно смотрит на экран, на его лице не дрожит ни один мускул.