Роковое совпадение

Я сижу, скрестив ноги на пожухлой траве. Адриенна присаживается рядом и курит, потом кладет руки мне на голову. Когда она выйдет отсюда, то станет косметологом. Ногтем она проводит от моего виска к затылку, разделяя волосы.

— Никаких хвостиков, — велю я.

— Не обижай меня. — Она разделяет волосы еще раз, параллельно первой пряди и начинает плести тугие косы. — У тебя такие красивые волосы.

— Спасибо.

— Это не комплимент, милая. Посмотри на них… как они скользят между моих пальцев…

Она тянет и дергает, несколько раз я даже морщусь. Если бы разобрать спутанные мысли в моей голове было так же легко! Дым от ее тлеющей сигареты всего в паре сантиметров от меня, он поднимается над моим плечом и опускается на баскетбольную площадку.

— Готово! — говорит Адриенна. — Разве не красотка?!

Разумеется, я не вижу. Прикасаюсь руками к узелкам и гребням, которыми на моей голове уложены волосы, а потом, просто из подлости, начинаю расплетать всю кропотливую работу Адриенны. Она пожимает плечами и садится рядом.

— Ты всегда хотела быть адвокатом?

— Нет. — А кто хочет? Разве дети считают профессию юриста шикарной? — Я хотела стать дрессировщиком львов в цирке.

— Еще бы! Расшитые блестками костюмы — это что-то!

Для меня дело было не в наряде. Мне нравилось, как Гюнтер Гебель-Уильямс входит в клетку с дикими зверями и заставляет их думать, что они домашние кошки. В этом, насколько я понимаю, моя сегодняшняя профессия недалеко ушла.

— А ты?

— Мой папа хотел, чтобы я стала центральным нападающим в «Чикаго Буллс». Я же склонялась к девушкам из Лас-Вегаса.

— А что твой папа говорит сейчас?

Я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками.

— Как по мне, лежа в двух метрах под землей, много не поговоришь.

— Прости.

Адриенна поднимает голову:

— Брось!

Но она уже мыслями где-то далеко, и, к своему удивлению, я ловлю себя на том, что хочу, чтобы она вернулась. Мне в голову приходит игра, в которую мы раньше развлекались с Питером Эберхардом. Я поворачиваюсь к Адриенне.

— Лучшая мыльная опера? — задаю я вопрос.

— Что?

— Просто подыграй мне. Скажи, что думаешь.

— «Молодые и дерзкие», — отвечает она. — Которую, кстати, эти дураки в общем режиме даже не удосуживаются посмотреть по телевизору в час дня.

— Самый плохой цвет карандаша?

— Жженая охра. Что с ним не так? Можно было бы просто назвать его «блевотина». — Адриенна усмехается — вспышка белого на черном лице. — Лучшие джинсы?

— «Левис 501». Самая уродливая надзирательница?

— Та, что заступает после полуночи, которой нужно высветлить усы. Ты видела, какая у нее задница? «Привет, дорогуша, позволь тебе представить мисс Дженни Крейг» ^[8].

Мы смеемся, лежа на спине на холодной земле, и чувствуем, как в нас пробирается зима. Когда мы наконец переводим дух, у меня сосет под ложечкой, такое щемящее чувство: неужели я еще способна веселиться?

— Самое лучшее место? — через мгновение спрашивает Адриенна.

«По ту сторону этой стены. В своей постели. Дома. Где угодно, только рядом с Натаниэлем».

— Раньше, — отвечаю я, потому что знаю: Адриенна поймет.

В кафе в Биддефорде Квентин сидит на стуле, который мал даже гному. Один глоток из чашки, и горячий шоколад обжигает нёбо.

— Черт! — бормочет он, прижимая салфетку ко рту.

Как раз в эту секунду в дверь входит Таня в форменной одежде — медицинской робе с крошечными мишками.

— Просто заткнись, Квентин, — велит она, усаживаясь на соседний стул. — Я не в настроении выслушивать твои остроты касательно моей формы.

— И не собирался. — Он кивает на чашку и уступает в сражении. — Что предпочитаешь?

Он заказывает Тане моккачино без кофеина.

— Нравится? — спрашивает он.

— Кофе?

— Работать медсестрой.

Он познакомился с Таней в университете штата, когда она еще тоже была студенткой. «Что это?» — спросил он в конце первого свидания, поглаживая пальцами ее ключицу. «Ключица», — ответила она. «А это?» — Он провел по ксилофону ее позвоночника. «Копчик». Он обхватил руками изгиб ее бедра. «Эта часть твоего тела мне нравится больше всего», — признался он. Она запрокинула голову, прикрыла глаза, когда он снял с нее одежду и поцеловал. «Подвздошная кость», — прошептала она. Через девять месяцев у них родился Гидеон. Они поженились — какая ошибка! — за шесть дней до его рождения. И прожили в браке меньше года. С тех пор Квентин оказывал сыну финансовую поддержку, если уж не смог оказать моральную.

— Я должна ее ненавидеть, если так надолго в ней увязла, — говорит Таня, и Квентин не сразу понимает, что она только отвечает на его вопрос. Наверное, его лицо перекосилось, потому что она касается его руки. — Прости за грубость. Ты спросил просто из вежливости.

Принесли ее кофе. Она подула на него и сделала глоток.

— Видела твое имя в газетах, — признается Таня. — Тебя пригласили поддержать обвинение против убийцы священника.

Квентин пожимает плечами:

— Если честно, дело абсолютно ясное.

— Конечно, если посмотришь новости. — Но Таня все равно качает головой.

— И что это должно означать?

— Что мир состоит не только из черно-белых красок, но ты так этого и не понял.

Он удивленно приподнимает брови: