Роковое совпадение

– Он не проходил курс химиотерапии. Лет семь назад ему пересадили костный мозг. У него наступила ремиссия. В сущности, он излечился.

Я немного напряглась.

– Ты таким способом хочешь мне сказать, что я должна чувствовать вину за то, что убила человека, который победил рак?

– Нет. Дело… ну, речь идет о лечении лейкемии, которое учитывается при анализе ДНК. Если в двух словах: чтобы вылечить болезнь, нужна новая кровь. Ее получают путем пересадки донорского костного мозга, поскольку именно костный мозг участвует в кроветворении. Через несколько месяцев старый костный мозг полностью заменяется костным мозгом донора. Старая кровь полностью заменяется новой, с ней уходит и болезнь. – Марчелла поднимает на меня взгляд. – Ты следишь за ходом моих рассуждений?

– Пока слежу.

– Организм может использовать эту новую кровь, потому что она здоровая. Но это не твоя кровь, и на уровне ДНК она отличается от старой крови. Клетки эпителия, слюна, сперма – ДНК в этих образцах будет такой же, с которой человек родился, но ДНК новой крови будет принадлежать донору. – Марчелла накрывает мою руку ладонью. – Нина, результаты лабораторных исследований точные. ДНК образцов крови отца Шишинского совпадают с ДНК спермы, обнаруженной на белье твоего сына. Но ДНК крови отца Шишинского на самом деле не его.

– Нет, – возражаю я. – Нет, так не бывает! Я только вчера объясняла это Калебу. Можно выделить ДНК из любой клетки организма. Именно поэтому можно использовать образцы крови для сравнения с образцами спермы.

– В девяноста девяти и девяти десятых процента случаев – да. Но здесь мы имеем дело с крайне… крайне редким исключением. – Она качает головой. – Мне очень жаль, Нина.

Я вскидываю голову:

– Ты хочешь сказать… что он все еще жив?

Ответа от нее я не жду.

Я убила не того человека.

После ухода Марчеллы я, словно разъяренный лев, мечусь по импровизированной клетке. Руки мои дрожат; кажется, я не могу согреться. Что я наделала! Убила невинного человека. Священника. Человека, который пришел меня утешить, когда рухнул мой мир; который любил детей, включая Натаниэля. Я убила человека, который поборол рак, который заслужил долгой жизни. Совершила убийство и больше не могу найти себе оправдания.

Я всегда считала, что в аду есть отдельное место для самых страшных грешников – серийных убийц, насильников детей, социопатов, которые готовы за десять долларов в кошельке перерезать другому горлу. И даже когда мне не удавалось добиться для них обвинительного приговора, я уверяла себя, что в конце концов они получат по заслугам.

Получу и я.

Я уверена в этом. Даже несмотря на то что сейчас я не нахожу в себе сил встать, даже несмотря на то что мне хочется изорвать себя в клочья, в глубине души я думаю: «Он все еще где-то рядом».

Я беру трубку, чтобы позвонить Фишеру. Но потом вешаю ее на место. Ему необходимо это услышать, он может и сам об этом узнать. Но я пока не знаю, как это отразится на ходе дела. Возможно, обвинение станет еще больше сочувствовать потерпевшему, который оказался настоящей жертвой. С другой стороны, невменяемость и есть невменяемость. Не суть важно, кого я убила: отца Шишинского, судью или любого присутствующего в зале суда – если я в момент совершения преступления была невменяема, следовательно, меня нельзя признать виновной.

Если честно, при таком раскладе я выгляжу еще более безумной.

Я сажусь за кухонный стол и закрываю лицо руками. Раздается звонок в дверь, и в кухню неожиданно заходит Патрик, слишком большой для этого маленького пространства. Он рвет и мечет из-за сообщения, которое я оставила ему на пейджере.

– Что? – требовательно вопрошает он, с первого взгляда оценив мое состояние и тишину в доме. – Что-то с Натаниэлем?

Такой провокационный вопрос, что я помимо воли начинаю смеяться. Я смеюсь до колик в животе, пока не начинаю хватать ртом воздух, пока по моим щекам не начинают течь слезы – я понимаю, что захлебываюсь рыданиями. Руки Патрика ощупывают мои плечи, руки, талию, как будто то, что сломалось у меня внутри, – всего лишь обычная кость. Я вытираю нос рукавом и заставляю себя взглянуть ему в глаза.

– Патрик, – шепчу я. – Я облажалась. Отец Шишинский… он не… он не…

Он успокаивает меня и заставляет все ему рассказать. Когда я заканчиваю, он целых полминуты таращится на меня, прежде чем заговорить.

– Ты серьезно? – спрашивает Патрик. – Ты застрелила не того человека?

Ответа он не ждет, просто встает и начинает мерить шагами комнату.

– Нина, подожди секунду. В лаборатории что-то напутали, такое бывало и раньше.

Я хватаюсь за спасательный круг:

– Может быть. Какая-то врачебная ошибка.

– Но нам назвали преступника еще до того, как мы получили пятно спермы в качестве улики. – Патрик качает головой. – Почему Натаниэль назвал его имя?

Время может остановиться, сейчас я это точно знаю. Можно услышать, как прекращает биться сердце, как в венах останавливается кровь. И охватывает ужасное, непреодолимое чувство, что ты застрял в этом временном континууме и выхода нет.