Роковое совпадение

По его щекам струятся слезы, он хватается за мою рубашку. Когда я протягиваю к нему руки, он вырывается и разглаживает страницу у меня на колене. Тыкает пальцем в один из рисунков.

– Не спеши, – просит доктор Робишо, и Натаниэль поворачивается к ней. Он опять проводит линию поперек горла. Стучит друг о друга указательными пальцами. Потом указывает на себя.

Я смотрю на листок, на жест, которого я не знаю. Как и в случае с остальными словами, на странице стоит название раздела: «Религиозные символы». И жест Натаниэля не имеет никакого отношения к самоубийству. Он показывает импровизированный пасторский воротник, этот жест обозначает «священник».

Священник. Обидеть. Меня.

В голове словно тумблер щелкнул: Натаниэль впал в ступор от слова «отец» – хотя Калеба он всегда называл «папочка». Детская книжка, которую принес отец Шишинский, исчезла и так и не появилась – я даже не успела прочесть ее на ночь. То, как сегодня утром противился Натаниэль, когда я сказала, что мы идем в церковь.

И я еще кое-что вспоминаю: несколько недель назад мы таки собрались и посетили воскресную службу. В тот вечер, когда я переодевала Натаниэля, то заметила, что на нем не его трусики. Дешевые плавки с Человеком-пауком, а не мужские типа шортов за 7 долларов 99 центов, которые я покупала в «Гэп-кидс», чтобы Натаниэль походил на своего отца. «А где твои?» – спросила я.

Он ответил: «В церкви».

Я решила, что он в воскресной школе описался и получил от учительницы эти чистые из корзины с добровольными пожертвованиями. Я еще взяла на заметку не забыть поблагодарить миссис Фьор за заботу. Но меня ждала стирка, нужно было искупать сына, написать пару ходатайств – в общем, мне так и не выпало шанса сказать ей слова признательности.

Я взяла дрожащие руки сына и поцеловала кончики его пальцев. Сейчас у меня был вагон времени.

– Натаниэль, – говорю я, – слушаю тебя.

Через час у меня дома Моника относит свою пустую чашку в раковину.

– Ты не против, если я сообщу новости твоему мужу?

– Конечно. Я бы и сама сказала, но… – Звук моего голоса замирает.

– Это моя работа, – заканчивает она, избавляя меня от необходимости сказать правду: теперь, когда я простила Калеба, я не знаю, простит ли он когда-нибудь меня.

Я переключаюсь на мытье посуды – споласкиваю наши чашки, выжимаю пакетики с чаем и выбрасываю их в мусор. После того как мы покинули кабинет доктора Робишо, я особо пристальное внимание уделяю Натаниэлю – и не только потому, что так правильно, но и потому, что в душе я ужасная трусиха. Что скажет Калеб? Как поступит?

Моника касается моего плеча:

– Ты защищала Натаниэля.

Я смотрю ей прямо в глаза. Неудивительно, что обществу нужны социальные работники: отношения между людьми так легко запутать, что должен быть человек, умеющий развязать эти узлы. Однако иногда единственный способ распутать клубок – это разрубить узел и начать все сначала.

Она читает мои мысли.

– Нина, на твоем месте он подумал бы то же самое.

Наши внимание привлекает стук в дверь. Входит Патрик, кивает Монике.

– Я уже собиралась уходить, – объясняет она. – Если позже захотите со мной связаться, я буду у себя в кабинете.

Это относится к нам обоим: Патрику она, вероятно, понадобится, чтобы держать социальные службы в курсе расследования. Мне же от нее нужна, скорее всего, моральная поддержка. Как только за Моникой закрывается дверь, Патрик делает шаг вперед.

– Натаниэль?

– Он в своей комнате. С ним все в порядке. – Из моего горла вырывается всхлип. – Боже мой, Патрик! Я должна была догадаться. Что я наделала! Что я наделала!

– Ты поступила так, как должна была поступить, – просто отвечает он.

Я киваю, стараясь поверить ему. Но Патрик знает: это не сработает.

– Эй, – он ведет меня к одной из табуреток в кухне и усаживает. – Помнишь, в детстве мы играли в «Улики»?

Я утираю нос рукавом:

– Нет.

– Это потому, что я всегда выигрывал. Несмотря на все улики, ты всегда выбирала мистера Горчицу.

– Наверное, я тебе подыгрывала.

– Вот и отлично! Если ты и раньше этим занималась, тебе будет несложно сделать это еще раз. – Он кладет руки мне на плечи. – Уступи. Я знаю эту игру, Нина. И я в ней дока. Если ты позволишь мне заниматься своим делом и не станешь вмешиваться в процесс, мы обязательно выиграем. – Внезапно он отступает и засовывает руки в карманы. – А сейчас тебе нужно переключиться.

– Переключиться?

Патрик в упор смотрит на меня.

– Калеб?

Это как старое соревнование, кто первым моргнет. На этот раз я не могу этого вынести и отворачиваюсь.

– Тогда иди и посади его за решетку, Патрик. Это отец Шишинский. Я это знаю, и ты это знаешь. Сколько священников обвиняли именно в этом?! Черт! – Я вздрагиваю, меня настигает моя собственная ошибка. – Я говорила во время исповеди с отцом Шишинским о Натаниэле.

– Что? О чем ты только думала?!

– Он мой духовник. – Я поднимаю глаза. – Подожди. Я сказала, что это Калеб. Тогда я думала именно так. Это же хорошо, правда? Он не знает, что он подозреваемый.

– Важно, знает ли об этом Натаниэль.

– А разве все не предельно ясно?