Роковая ошибка

– Думаю, она из последнего букета миссис Фостер. Интересно, что делал электрик в чулане?

Сестра Джексон изумленно уставилась на него.

– Электрик? Какой электрик?

– О, пусть это вас не беспокоит. Простите нас, пожалуйста. Продолжим, Фокс. До свидания, сестра.

Когда она, чопорная и полногрудая, удалилась, Аллейн сказал:

– Хочу еще раз взглянуть на эту кладовку. Только не устраивайте больше никаких очных ставок. Стойте здесь.

Он вошел в нишу, задернул штору и оставался там несколько минут. А снова присоединившись к Фоксу, объявил:

– Они тут не так уж торопятся с уборкой. На полу полно пыли и отпечатков – горничных, наверное, но в дальнем конце, в углу напротив пылесоса, куда обычно никто не заходит, есть отпечатки ног, правой и левой, стоявших рядышком, почти касаясь стены каблуками. Мужские туфли на каучуковой подошве, а рядом с ними… угадайте.

Он разжал ладонь и показал еще один увядший цветок лилии.

– Возле самой шторы тоже есть следы, но они затоптаны горничными и еще кое-кем. Как вы думаете, кем?

– Ну ладно, ладно – мною.

– Когда спустимся, примем вид настоящих ищеек и спросим у дежурной администраторши, не обратила ли она внимания на ноги электрика.

– Ну, тут уж нужна супернаблюдательность, – сказал Фокс. – Вряд ли она такое заметила.

– В любом случае Бейли и Томпсону придется поработать. Пошли.

Когда они оказались в комнате номер двадцать, Аллейн сразу прошел в ванную, где в умывальнике все еще гнил зловонный букет. Было очевидно, что находки из чулана точно ему соответствуют, и даже можно было определить стебли, от которых отломились цветы.

– Значит, беру на заметку – найти электрика? – спросил Фокс.

– Вы предвосхищаете все мои просьбы.

– Как насчет этого садовника? По фамилии Гарденер. Не думаете, что он мог прошмыгнуть обратно со своими цветами, когда мисс Фостер и те, кто были с ней, уехали?

– Не похоже, – ответил Аллейн. – Если только он не сложился пополам. Администраторша говорит, что электрик был худощавый, небольшого роста и в очках. А в садовнике шесть футов три дюйма росту, и фигура у него крупная. И он не носит очков.

– Это тот парень, который сидел на слушаниях в харрисоновском костюме?

– Да. Я хотел вам на него указать.

– Я и сам догадался.

– Клод Картер, между тем, напротив – невысок, худощав, в очках и так же, как наш электрик и несколько миллионов других мужчин, не носит рабочей униформы.

– А мотив? Он в любом случае получает от состояния миссис Фостер свой кусочек, доставшийся от ее первого мужа.

– Это правда.

– Если спросить, знает ли тут кто-нибудь об электриках, окажется, что никто ничего не знает, – предрек Фокс.

– А если спросить, на каком автобусе Картер вернулся в Квинтерн, получим весьма смутный ответ.

– А если спросить, видел ли его кто-нибудь где-нибудь…

– С лилиями или без… Припоминаю, что в гардеробе заметил пустую картонную коробку и бумажную хозяйственную сумку. Фокс, не могли бы вы засунуть эти мерзкие лилии в коробку? Только те, что найдены в чулане, с ними вместе не кладите. А я хочу еще раз взглянуть на подушки.

Те лежали точно так же, как и в прошлый раз, – числом три, в роскошных наволочках из тонкого льна с вышивкой ришелье, отделанные лентами. Она привезла их с собой, подумал Аллейн. Даже в «Ренклоде» так далеко в роскоши не заходили.

На маленькой подушке осталась вмятина от ее живой или мертвой головы. Самая большая подушка лежала в изножье кровати и была гладкой. Аллейн перевернул ее. Нижняя поверхность оказалась смята практически в самом центре – смята и испачкана: похоже, прежде здесь было мокрое пятно, в двух местах имелись более четкие розовые вмятины, одна из них такая глубокая, что нежная ткань в этом месте едва не прорвалась. Аллейн наклонился и уловил слабый тошнотворный запах. Он подошел к туалетному столику и нашел три тюбика помады модных бледных оттенков. Он поднес один из них к подушке. Цвет совпал.

III

В течение последних шестидесяти часов перед погребением Сибил Фостер на погосте Сент-Криспин-ин-Квинтерна полицейское расследование, проходившее в основном при помощи телефона, ускорилось и стало более интенсивным. Как обычно, бо́льшая часть выясненных деталей оказалась не имеющей отношения к делу ерундой, многое – сомнительным или внутренне противоречивым, и только мизерная доля того, что осталось после отсева, представляла собой реальную ценность. Это как если бы фрагменты сразу нескольких головоломок были вперемешку брошены на стол, и чтобы сложить нужную картинку, надо было сначала найти и отбросить лишние, а уж из оставшихся собрать заданный пазл.

Да и просеянные зерна, думал Аллейн, скорее предположительно, чем определенно ценные.