Он в хорошем настроении. Я приготовил два рассказа. Выбираю тот, что получше. Джорджио Роккаматио участвует в национальном конкурсе школьных дискуссионных клубов. Он побеждает в дебатах «Полезно ли телевидение для демократии» и получает премию Кекконена, которую ему вручает сам президент Койвисто.
Переливание крови тянется долго, но встряхивает организм. Полу легче.
Потом начинается кровавая рвота.
— Внутреннее кровоизлияние, — говорит медсестра.
Все смотрю и смотрю. Не могу прикрыть веки или отвести взгляд. Простыня, руки Пола измазаны кровью и бесцветной жижицей. Руки сестры в полупрозрачных резиновых перчатках ужасно белы. Вдруг накатывает страх перед кровью и самим Полом. «Я сейчас», — бормочу я и выскакиваю из палаты. Запираюсь в туалете. Начинаю закатывать рукава, но, передумав, снимаю рубашку. В дверь стучат. «Занято… тут никого…» — растерянно сиплю я. Обильно намыливаю руки и лицо, моюсь горячей водой. Подношу ладони к лицу и разглядываю каждый квадратный миллиметр кожи, выискивая хоть малейшую ранку, порез или ссадину. Потом возвращаюсь в палату.
— Внутри…
Выражая сочувствие, легонько похлопываю его по груди, укрытой простыней. По правде, я заставляю себя к нему прикоснуться. Дома в сотый, а то и в тысячный раз читаю о том, что нет ни одного случая заражения через бытовые контакты.
Я тут думал… Только чтоб не на больничной койке, это уж точно. Лучше уж в лепешку под скрежет металла и звон стекла, чем в постели под тихий скулеж. Лучше вдруг, без прощаний. Лучше пуля, чем угасанье. Только не на койке, не на койке…
Боль. Вдруг, ниоткуда. Только что все было спокойно, и вот его уже скрутило. Я бессилен, могу лишь смотреть и ждать.
— Б-больно… — стонет Пол, впившись в меня взглядом. (Что? Где?) Он висит над пропастью. Наши взгляды — точно сцепленные руки. Если сморгну, он рухнет и вдребезги разобьется. Гляжу не моргая.
Пол дремлет. По крайней мере глаза его закрыты. В палате тихо, слышно лишь его дыхание. Сижу неподвижно, скрестив руки и ноги. Хочется заорать.
Проснулся. Блекло улыбаюсь:
— Привет.
Нынче он хочет поговорить о Боге.
— Ты веришь в Бога? — шепчет Пол.
Я слышу тон его вопроса.
— Да, верю.
Молчание. Потом куцый отклик:
— Наверное, я тоже.
Что-то похожее на вздох облегчения. Лоб в испарине. Пол сглатывает и прикрывает глаза. Все наши былые атеистические дискуссии забыты.
— Верю, что Бог всюду, во всяком веществе и всяком проявлении жизни, — добавляю я.
— Я тоже.
— Он с нами ежесекундно и никогда нас не оставит.
— Да.
— Он всех нас любит.
Пол сглатывает и засыпает.
Заглядываю в контору больничного попа. Извещаю секретаршу, что больной из палаты такой-то крыла такого-то буквально бредит попами, виноват, попами, и хорошо бы его навестить. Хочу еще добавить, что иначе пациент увлечется чтением сектантских журналов (а нам это надо?), но сдерживаюсь и лишь уточняю время визитов попа, чтобы, не дай бог, с ним не столкнуться.
— Почему я перестал есть? — спрашивает Пол. — Мне бы лекарство, вызывающее голод, а? Меня нужно кормить, правда?
Он засыпает, не дождавшись моего ответа. Подле кровати тарелка с нетронутой едой.