Рога

— Тебе нужно завтра же возвращаться домой. Возвращайся, милый, к своей жизни. У тебя же там репетиции. И всякое прочее. Не надо беспокоиться о бабушке. С бабушкой все будет хорошо.

— А что насчет Ига? — негромко пробормотал Терри, так и лежа лицом к стене. — Не должен ли я остаться, пока мы не выясним, куда подевался Иг? Я за него беспокоюсь.

—  Может быть, ему нужно побыть сейчас одному, — сказал Иг материнским голосом. — Ты же знаешь, какое сейчас время года. Я ничуть не сомневаюсь, что с Игом все в порядке, и он бы тоже сказал тебе подумать о своей работе. Тебе нужно хоть единожды в жизни подумать о себе. Терри, завтра же прямо в Лос-Анджелес.

Иг произнес это как приказ, вложив во фразу всю свою силу воли, силу своих рогов, так, что они сладостно зазудели.

— Завтра же прямо, — сказал Терри. — О'кей.

Иг отступил к двери, к солнечному свету. Но прежде чем он ушел, Терри снова заговорил.

— Я люблю тебя, — сказал Терри.

Иг задержался в открытой двери, его пульс странным образом колотился в гортани, ему не хватало воздуха.

—  Я люблю тебя, Терри, — сказал он и тихо притворил дверь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Ближе к вечеру Иг подъехал по шоссе к маленькому бакалейному магазинчику. Он взял там сколько-то сыра, пепперони, горчицу, две буханки хлеба, две бутылки красного столового и штопор.

Хозяином магазина был интеллигентного вида пожилой мужчина в круглых очках и шерстяной кофте. Он обвис за витриной, положив подбородок на кулак и листая «Нью-Йорк ревю оф букс». Лавочник взглянул на Ига без малейшего интереса и начал вводить в кассовый аппарат покупки.

Попутно с нажиманием клавиш он сообщил Игу, что у его жены, с которой они живут уже сорок лет, болезнь Альцгеймера, и он подумывает заманить ее на лесенку, ведущую в подвал, и столкнуть вниз. Без всяких сомнений, сломанная шея будет списана на несчастный случай. Венди любила его своим телом, еженедельно писала ему, пока он служил в армии, и родила ему двух очаровательных дочек, но он устал все время ее мыть и слушать ее бред и хотел спокойно жить со своей старой подружкой Салли в Бока-Ратон. По смерти жены он получит страховку в почти три четверти миллиона долларов, что обеспечит и гольф, и теннис, и хорошие обеды с Салли на всю оставшуюся жизнь. Он хотел знать мнение Ига на этот счет. Иг сказал, что, по его мнению, он будет гореть в аду. Лавочник пожал плечами и сказал, что, конечно, это и так понятно.

Он говорил Игу по-русски, и тот отвечал ему на том же языке, хотя его совершенно не знал. Но это неожиданное, необъяснимое владение языком ничуть Ига не удивило; после того как он говорил с Терри материнским голосом, это была ерунда, семечки. Кроме того, язык зла универсален, на манер эсперанто.

Иг смотрел в сторону от кассы, вспоминая, как он обманул Терри, как что-то в нем смогло вызвать именно тот голос, который брату хотелось слышать. Появлялся вопрос о пределах этой силы, насколько полно он может ввести в заблуждение другого человека Он остановился в дверях и с интересом оглянулся на лавочника, вновь погруженного в чтение газеты.

— Почему вы не снимаете трубку? — спросил Иг.

Лавочник поднял голову и взглянул на Ига, его брови недоуменно сошлись.

— Звонит же, — сказал. Иг; в его рогах запульсировало сладостное давление.

Лавочник хмуро уставился на молчавший телефон, а затем поднял трубку и поднес ее к уху. Даже издалека Иг отчетливо слышал гудок.

—  Роберт, это Салли,— сказал Иг, но сказал не своим голосом.

Голос был низкий, хриплый, но, без всяких сомнений, женский, с бронксовской гнусавинкой; голос совершенно незнакомый, и все же Иг не сомневался, что это голос Салли Какой-то Там.

Лавочник недоуменно нахмурился и сказал, отвечая на длинный гудок:

— Салли? Но мы же с тобой всего два часа как говорили. Я думал, ты стараешься сэкономить на дальних звонках.

Рога Ига сладостно пульсировали.

—  Я сэкономлю на дальних звонках, когда мне не нужно будет звонить тебе каждый день, — сказал Иг голосом Салли из Бока-Ратон. — Когда ты сюда приедешь? Это ожидание меня убивает.

— Я не могу, — сказал лавочник. — Ты же знаешь, я не могу. Ты знаешь, сколько стоит сдать Венди в приют? На что тогда будем жить мы?

И все это в гудящую трубку.