Родом из СССР

Ни к вечеру того дня, ни следующим утром бойцы в расположение части не вернулись. И только к обеду, на еле плетущейся кляче, приехал старшина. У передового охранения он свалился с коня и потерял сознание. Вид у сержанта был страшный: лицо – сплошное кровавое месиво, на теле изодранное нижнее белье, руки и ноги обморожены.

Когда с помощью фельдшера и спирта, старшину привели в чувство, он рассказал следующее.

Первые два села, которые им встретились на пути, были разграблены и сожжены. Решили ехать дальше и в нескольких километрах от них, в низине за лесом обнаружили небольшой хутор. Он был цел. Из дымарей крытых гонтом добротных хат вились струйки дыма, в хлевах помыкивала скотина, дед в кожухе поил у реки лошадей.

На рысях спустились с пологого холма и подъехали к крайнему дому. И тут из стоящей напротив стодолы ударил пулемет. Двое солдат были убиты сразу, а сержант и ездовой, схвачены выскочившими из хаты вооруженными людьми. Они были пьяные, в полувоенной форме и с трезубцами на околышах немецких кепи.

– Ну й далы воны нам,– едва шевеля разбитыми губами, хрипел сержант. – Мэнэ николы так нэ былы. А потим роздягнулы и повэлы розстрилюваты. Там рядом нэвэлика ричка. Поставылы на бэрэзи и вжарилы зи шмайсерив.

Ивана вбылы, а я за мить до черг сам впав у воду. Тым и врятувався. Потим, колы воны пишлы до хутора, пэрэбрався на другый берег. У лиси надыбав якусь коняку и добрався до вас…

– Сколько их было и кто они по твоему? – поинтересовался командир дивизиона.

– З дэсяток. Мабуть бандэривци, бо размовлялы по вкраинськи и лаялы «москалив».

Посовещавшись с замполитом, капитан приказал мне взять свой бывший расчет, отделение артразведки и уничтожить хутор.

– Чтоб от него одни головешки остались! А ребят обязательно привези…

Уже в сумерках, студебеккер, к которому прицепили одну из уцелевших после боев за Киев сорокопяток, помигивая затененными фарами и тихо урча мотором встал на опушке леса, в километре от хутора. Орудие отцепили и на руках втащили на поросший орешником холм.

Хутор был виден как на ладони и тускло мерцал огоньками окон. Во дворах побрехивали собаки, а из крайней к лесу хаты доносилась сечевая песня о гетьмане Сагайдачном.

Проминяв вин жинку

На табак, на люльку,

Нэобачный!!…

ревели пьяные мужские голоса

– Козачи писни спивають, гады, – выматерился кто- то из расчета.

– Первыми залпами мы разнесли стодолу, – глубоко затянулся отец, – а затем перенесли огонь на дом, из окон и чердака которого по нам стали бить из пулемета и шмайсеров.

Выскочивших из горящей постройки вопящих «самостийников» уничтожили огнем зенитного пулемета, установленного на студебеккере. Через полчаса все было кончено. Подожженный снарядами хутор пылал, а между домами метались выскочившие из построек свиньи с лошадями.

Оставив у орудия наводчика с заряжающим, а у спарки его расчет, цепью рванули к хутору. Оттуда больше не стреляли. Прочесав коморы и погреба, обнаружили в них десяток перепуганных дедов, женщин и детей, а из подпола крайней хаты извлекли троих чубатых молодцов в немецкой форме.

Для начала бойцы отходили их прикладами, я не препятствовал. В военных мемуарах сейчас пишут, что пленных мы не трогали. Еще как трогали, сынок, особенно своих, ставших изменниками.

Затем накоротке я допросил бандитов и приказал расстрелять. Двое смерть приняли молча, а третий упал на колени и взвыл «нэ вбывайтэ, ми ж браты…!»

Наших ребят отыскали на берегу речки. В одном белье они лежали вмерзшие в лед и мертвыми глазами смотрели в небо. Капитану по возвращению я доложил, что уничтожена группа бандеровцев. Пленных не было.

– А насчет того, что многие из таких вернулись, ты Петрович прав (затушил в пепельнице окурок). У меня с войны язва желудка. Раз в год езжу по путевке в Трускавец или Моршин. И там тоже немало бандеровцев вернувшихся после амнистии из лагерей. Особо этого не скрывают.

– Да, натворил дел «кукурузник»*, – тоже загасил сигарету хозяин. – Теперь не поправить.

Старые солдаты приняли еще немного, Сашке не наливали. Его разморили сытая еда и водка, начал клевать носом.

– Давай – ка парень отдохни, – проводил его Юрий Петрович в смежную комнату. – – Укладывайся на диван, – взбил подушку.

– Спасибо, дядя Юра, – бормотнул тот. Сняв китель, повесил на спинку стула и улегся на бок.

Когда проснулся, ходики на стене показывали шесть вечера, за окном синели первые сумерки. В доме чем-то вкусно пахло. Надев китель, застегнул пуговицы, пригладил волосы и вышел из боковушки*. Отец с хозяином смотрели в горнице новости.

– Ну как? Отдохнул? – повернул голову от телевизара Юрий Петрович.

– Почти как дома, – улыбнулся Сашка.

– А мы с твоим батькой пока спал, сходили за поселок на озерко, там у меня верша.

Попался пяток окуньков. Сварили уху на печке. Щас будем вечерять.

Чуть позже все трое сидели за столом, хлебая душистое варево. Под него старшие выпили еще по пятьдесят грамм, после пили чай с сушками и вареньем.

За разговорами быстро текло время. В десять Сашка одевшись, простился с хозяином, поблагодарив за гостеприимство.