Родительский дом

Никита Петрович всегда числился в лесхозе ударником, хотя никогда не гордился своим портретом на Доске почета. «Работа есть работа, — говаривал он. — Суть дела не в заработке, тем более не в славе. Живой интерес, удовольствие — вот это поважнее всего. На большее я не замахиваюсь, на то не учен и способностей невпрохват, зато что умею, то умею, теплой душой обогрею!»

Ел он много и сытно, а телом не поправлялся, но тетка Александра к старости располнела и округлилась. Идут рядом, в точности как палочка и кругляш.

Судьбу осиротелого дома нельзя было решить без них.

— А, вот и ты тоже явился! — сердито заворчала тетка Александра, выходя навстречу Павлу Андреевичу. — Слетелись братовья, как вороны, добычу делить! Унюхали! Проводить отца и помянуть его по обычаю не нашлись, а к дележу и звать не пришлось.

— Слетелись! — не стал отпираться Павел Андреевич. — Только вот не знаю, что же получится?

— Ну, хороши сынки, ну, хороши! — не унялась Александра. — Вы с Терехой поделитесь и улетучитесь, а весь позор достанется нам: «Гужавины-то. Гужавины до чего докатились: ни стыда, ни совести».

— А с каких это пор ты меня с Терехой равняешь? — не обижаясь на упреки, спросил Павел Андреевич. — И почему?

— Ты тоже шибко-то не хвались, — смягчилась Александра. — Не в частом бывании, реденько кажешь глаза в Боровое. Не изломался бы лишний раз отца попроведать или у нас погостить. С чего бы нос задирать перед нами? Ай, мы хуже вас, городских? Эвон вечор Тереха мимо окошек прошел и, право слово, хуже чужого, в нашу сторону даже не покачнулся. Да, батюшки мои, сколь же он на себя форсу нагнал: в новом кустюме, при галстуке, в шляпе, в золотых очках.

— Дарена мне уже сказывала про него, — снова удивился преображению брата Павел Андреевич. — Сам я с ним давно не встречался. Но ведь не по внешности надо судить. Одни блестят мишурой, иначе нечем похвалиться и выделиться, другие нахапают богатства и тешат себя. Знавал я одного: на правой руке — часы золотые, на левой — из платины, да еще карманные — с бриллиантом.

— Перещеголял братец тебя, Павел, — с усмешкой произнес Никита Петрович, выходя из спальни и здороваясь. — Подфартило ему. Вот, к примеру, бродит старатель по тайге, всякие клады и залежи ищет, и вдруг попадает ему серебряная струя, а в ней, посередке, золотой самородок. Так же случилось и у Терехи. Ты, мать, расскажи-ка, чего тебе про него Федора Мелентьевна сообщила, — обратился он к Александре и засмеялся. — Нарочно не придумать такое!

— Ты, Паша, поди, еще помнишь Феньку Клещиху, Ивана Парамоныча дочь? — спросила Александра у Павла Андреевича. — Этакая носатая, губастая, на обе ноги вихлястая.

— Помню ее хорошо.

— Так она и прибрала Тереху. Федора Мелентьевна сама, своими ушами от Феньки слышала. Фенька, хоть и уродка, не шибко грамотная, зато головастая. Баба — ух! И еще сто рублей на придачу! Повстречала его где-то пьяного, обнищалого, приволокла к себе на квартеру, раздела, разула, в постель уложила. До утра он пробыгался, продрал глаза, узнал Феньку и хотел убежать, а та его штаны спрятала и объявила: «Теперь ты мой! Никуда не пущу! Вот тебе поллитра, вот закуска, какой в ресторане не сыщешь. Пей, ешь до отвалу, только не отлучайся!» Обзарился Тереха, остался. Две недели не просыхал. Фенька поила его вином. Всего-то ходу было Терехе: кровать, застолье да тувалет. Потом зачала она его водкой пополам с пивом глушить. Ершом. И получилось у него отравление. Рвотой чуть не изошел. На том кончилась пьянка.

— И вправду, не придумать такое, — невольно улыбнулся Павел Андреевич.

— Всякому мужику надо давать умную бабу, — убедительно произнес Никита Петрович. — С недоумками и раструсами жить намного опаснее.

— Фенька с Терехой даже в церкве венчались, — добавила Александра. — Так она его обуздала.

Могла бы возникнуть надежда, что преображение Терехи как-то и к его душе прикоснулось, сделало ее более чуткой, но, судя по поведению здесь, загнуло далеко не к добру.

— Зря вы с Терехой дележ затеваете, — сказал Никита Петрович. — Любому дозволено права качать, а выставлять личный интерес превыше всего на свете, хоть и охраняет закон, считаю зазорно. Родительское место нельзя губить, будь оно по цене дорогое или дешевое. Покуда оно есть, значит, и ты не блуждающий по земле, а и у тебя есть свой корень и приют, коли понадобится. Сейчас под горячку сотворите безобразие, потом не однажды покаетесь и поплачетесь. Боль сердца никакими деньгами не окупишь.

— Помогите уговорить, — предложил Павел Андреевич. — Со мной он может не посчитаться.

— Взять бы ухват да припереть в угол! Вот как надо Тереху-то поучить, а не словами улещивать, — топнула ногой Александра. — Я еще припомню ему, как он покойного отца изобидел.

— Расплеваться с братом не мудрено: он туда, я сюда — и конец! — заметил Павел Андреевич. — Только и это не по-Гужавински!

В палисаднике шумно чирикали воробьи. Желторотые птенцы обучались летать, а в траве затаилась кошка, и родители подняли тревогу. Александра вышла проводить Павла Андреевича и попутно прогнала ее палкой.