Роддом. Сериал. Кадры 1–13

Он Таньку Мальцеву даже на свадьбу пригласил. Мальчишество!.. Варя была так счастлива, что ничего и никого не замечала. А Панин прекрасно помнил, что Мальцева пришла с одним, куда-то в ночь выходила с другим, а уехала и вовсе с третьим. Вовсе даже не студентом. Кому-то позвонила по телефону из кабинета администратора — да, эту гадину и туда пустили, она и там пококетничала! — приехала «крутая тачка», и Мальцева куда-то сдунула. В первую брачную ночь Панин побил все мыслимые и немыслимые рекорды. И вовсе не по плаванию. И плевать ему было на стонущую вовсе не от наслаждения, на измученную болью, на обессиленную от недоумения Варю. Он был не с Варей.

Варя, впрочем, была счастлива. Потому что она, Варя, была с ним. И она была — Варвара Панина! Отныне и вовеки веков, аминь! Хотя это и жутко неприятно, эта первая брачная ночь. Особенно если ты девственница. Это просто зверство какое-то, а не первая брачная ночь. Но раз он так её любит, что всю ночь этим с ней занимается, даже не обращая внимания, как ей тяжело, — она, Варя, счастлива. Варвара Панина так и не полюбила заниматься «этим», но она всегда была счастлива. Потому что она была рядом с ним. Потому что она была Панина. Иногда её тихое, милое, скромное, симпатичное счастье приводило Семёна в ярость — и он срывался из дому. Точнее — из их «семейной» комнаты в общаге. Иногда — в соседнюю, вовсе не семейную, комнату. А иногда и неизвестно куда. А когда приходил — из соседней ли комнаты или неизвестно откуда, — Варя ещё и просила у него прощения. Чай заваривала крепкий. Ни о чём не спрашивала. Ни за что не ругала. Прощения просила! Это обезоруживало. Это он, Панин, должен был любить Мальцеву так, как любит его Варя. И тогда он был бы счастлив. Сука характер! Сука, гадкая гадина — этот мужской характер. Да кому он сдался? Кому он счастье принёс, этот так называемый «мужской характер»? Мужской характер — это любить безусловно! Так, как его любит Варя. Варвара — мужик! А он, Панин, — баба. А Танька Мальцева — женщина… блядь такая!

После зимней сессии четвёртого курса Панин поехал в Карпаты. По профсоюзной путёвке. Варя не поехала — она была беременна. Первый раз беременна. Зато поехала Мальцева. Нет, не с Паниным. И не специально. Просто тоже поехала — и всё. Почему бы молодой, незамужней и небеременной студентке не поехать в Карпаты? Тем более что Танька Мальцева, в отличие от Вари Паниной, вполне прилично катается на лыжах. Так что никаких интриг ни с чьей стороны. Просто случайность. Встретились в вагоне. В плацкартном. Встретились — и привет! Взрыв сверхновой! Панин бегал к бригадиру поезда и валялся в ногах, выбивая СВ. Выбил. Благо СВ в те времена был такой «бронью», что частенько оставался почти пустым. «Только если проверка!..» — сказал бригадир. И была проверка. И они с Танькой мёрзли в тамбуре, весёлые и счастливые, и даже строгая «проверка», проходя мимо них, сперва сказала: «Почему не на своих местах, молодые люди?!» — а потом улыбнулась. Потому что Панин буркнул: «Курим!..», а Танька ответила строгой «проверке»: «Потому что я идиотка. А из-за одной идиотки иногда целая куча людей может оказаться не на своих местах!» Ночь в поезде была самой счастливой ночью Панина. Зимние каникулы в Карпатах были самыми счастливыми ночами его жизни. И днями. Он был счастлив ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно!..

А потом всё закончилось. Они вернулись в Москву — и всё закончилось. Танька с ним даже не попрощалась. Она выпала из поезда прямо в объятия какого-то мужика. Кажется, того самого, что увёз её на «крутой тачке» с их с Варей свадьбы… Чёрт! С его свадьбы, будь она проклята! Этот чуждый посторонний мужик взял у неё, его Таньки, сумку и нежно поцеловал её, как свою собственную Таньку. Мальцева крикнула всем общее: «Пока!», никак не выделив Панина из толпы — ни взглядом, ни жестом, ни отдельным каким-то словом… Ничем!.. И понеслась по перрону под ручку с мужиком. Точнее, он размашисто шёл, твёрдо так, уверенно, гад. А Танька, его — Панина — Танька, носилась вокруг мужика вприпрыжку, то снова хватая под руку, то отпуская и вертясь юлой. Целовала мужика, висла у него на шее. Нежничала искренне, радостно, не напоказ. Нежничала, потому что была счастлива скакать собачкой вокруг этого мужика, целовать его, миловаться с ним. Так же, как нежничала она с Паниным все их преступные Карпаты. Когда же она была настоящая Танька? Неужели с обоими? Так не бывает!

Панин выжидал её после окончания занятий, узнавая в деканате расписание. Панин искал встречи с ней. Панин звонил общим знакомым, выясняя, где сейчас живёт Мальцева, потому что у себя дома она нынче не жила.

И, наконец, выследил.

— Привет! — беззаботно сказала она. Так естественно и радостно, как говорят бывшим соседям по парте, а вовсе не любимому человеку. Бесконечно любимому, как он уже предположил по тому безумному зимнему заснеженному горному счастью.

— Привет? И это всё? — опешил он.