Роддом. Сериал. Кадры 1–13

— Да? Почём я знаю, может, ты тут революцию кадровую в моё отсутствие устроила, пользуясь служебным положением! И сместила Аркашу с должности заведующего отделением анестезиологии и ПИТ. Давно пора… С такой фамилией мог бы не быть таким рвачом.

— Сёма, Аркаша не рвач. Он — врач! И преотличный! И ты это знаешь.

— Знаю, знаю… Идём.

В лифте ехали молча. Семён Ильич любил ездить в грузовом лифте. Ещё с интернатуры. Казалось, это добавляло ему значимости. Тогда. Сейчас осталось привычкой. А при грузовом лифте положена санитарка. Зачем она там? Совершенно непонятно. Вообще-то она санитарка приёмного. Ещё и приёмного. Хотя в приёмном — своя санитарка. А эта — по совместительству. В общем, в том штатном расписании давным-давно черти ноги поломали и хвосты поотрывали вместе с копытами.

— Доброе утро! — хмуро буркнул в пространство предбанника операционной Семён Ильич. Это он любил — хмуро буркать. Все сразу затихали, и атмосфера становилась чуть более торжественной, чем положено. Настолько торжественной, что, пожалуй, даже мрачной. Ещё и поэтому Святогорского нельзя было никуда «смещать». Потому что он один мог шутить в присутствии начмеда. Это немного разряжало обстановку. А кому нужны шутки анестезиолога? Пациентке в первую очередь. Женщина лежит на столе, как на сцене, обнажённая, всего боится… А тут ещё весь «партер» так торжественен, как будто гимн исполняют.

— Что-то вы, господин паж, много себе позволяете! — вдруг взвился начмед, зайдя в операционную с воздетыми намытыми руками.

Интерн уже обложил операционное поле. Не сам, разумеется, а с операционной сестрой.

— Вы чего, Семён Ильич?! — удивилась давным-давно проверенная сестра, работающая по давным-давно же отработанному алгоритму.

— Переложиться! — коротко и грозно кинул начмед.

Ему подали халат и перчатки. После чего он «переложился». То есть раскурочил простыни и тут же вернул их на место, как было. Аркадий Петрович покрутил пальцем у виска и, глянув на Татьяну Георгиевну укоризненно — ну да, на кого же ещё?! — сказал женщине на операционном столе:

— Ангелина, вы как?

— Всё хорошо! — мужественно сказала дама отягощённого акушерско-гинекологического анамнеза. Что в переводе значит — «тяжёлой женской судьбы».

— Вы не смотрите, что доктора у нас такие хмурые. Это они с похмелья. Сейчас скальпели в руки возьмут — и дрожь уймётся! И настроение улучшится. Рефлекс!

— Всё бы вам шутить, Аркадий Петрович! — нервно хохотнула Евсеева.

— Аркадий Петрович у нас тот ещё клоун! — мрачно констатировал начмед и пощипал Евсееву зажимом за кожу надлобковой области.

— Обижаете, Семён Ильич! — пожал плечами анестезиолог. — Работаем.

Операция была не из лёгких. Но и не из сложных, как можно было ожидать, тьфу-тьфу-тьфу! После рождения здоровых плодов извлекли мумифицированный. Эх, иногда в интубации есть свои плюсы — можно пофуфукать на всю операционную. А когда женщина в сознании… И спать не желает… Хорошо, что Святогорский на своём месте. Семён Ильич сегодня не был настроен беседы беседовать. Татьяна Георгиевна разговоры в операционной не любила. А у интерна помалкивать — благоразумия хватало.

После ушивания матки начмед брякнул:

— Оставляю вас, Татьяна Георгиевна, с вашим пажом. Рукастый мальчик, мешать вам не будет.

Татьяна Георгиевна молча перешла на место хирурга. Семён Ильич с таким треском сорвал перчатки, что, казалось, руки хотел себе оторвать.

— Брюшную полость промыть, оставить дренаж. Антибиотикотерапию расписать. Лаборантку в операционную вызвать. Если что — кровь прокапать. А сейчас — плазму.

— Уже стоит, — отрапортовал Аркадий Петрович.

Татьяна Георгиевна от комментариев типа «сами знаем» воздержалась. Тут все всё давным-давно сами знают. А также знают, что Семён Ильич — начмед. И отчего-то сильно не в духе. Хотя кесарево сечение прошло просто-таки, ещё раз тьфу-тьфу-тьфу, прекрасно. Семён Ильич не только оперировал каждый раз, как образцово-показательный атлас по топографической анатомии и оперативной хирургии писал, у него ещё было исключительное хирургическое чутьё и исключительная же хирургическая удача. Талантлив, короче, Сёма. Талантлив, умён, красив и обаятелен — из песни слов не выкинешь.

— Аркаша, в ПИТ положишь на сутки, понаблюдать, ладно? — голосом уже немного похожим на человеческий сказал Семён Ильич.

— Хорошо, Сём.

Они давно работали вместе. И Аркадий Петрович прекрасно понимал, отчего Семён Ильич бесится. Лось в гоне тоже бесится. Танька, паскуда, не дала. Давно пора. Сделал себе вечную куклу, всегда под рукой. Фронтовые жёны уже давно не в моде. Красивая баба, сто раз семью могла завести. А этот мудак её всю жизнь под рукой держит, скотина. И ведь хороший мужик. И жена у него хорошая. Не такая яркая, как Танька, зараза. Но по-своему хорошая. Каждый хочет любви… И только любовь никого не хочет. Существует, видимо, сама по себе, и плевать ей на жалкие человеческие желания.

Евсеева держалась очень хорошо. Ни тебе слёз, ни тебе лишних вопросов. Немудрено — с таким-то анамнезом жизни. И тоже вот — всё сплошь истории любви.

— А кто он был?.. Третий, — всё-таки спросила она.