Робинзоны Вселенной

Он никогда особо не интересовался новостями. Если планируешь свалить с планеты на пару лет — или подняться над ней, как в его случае, — то не станешь фанатом текущих новостей. Но сейчас выбор развлечений у него оставался совсем скромным: разглядывать одну и ту же картинку на глобусе под ногами, перебирать по кругу одни и те же мысли, слушать музыку, считать лестничные пролеты или решать, какой голос лучше всего подходит для его книжной читалки — сексуальное контральто, вынуждающее его думать о вещах, от которых он отказался, или хорошо поставленный мужской голос в духе шекспировских актеров… который тоже заставлял его думать о жизни, которую он предпочел не иметь.

А та жизнь, которую он выбрал, стала чередой повторов. Шаг–шаг — шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Теперь уже одиннадцать ступеней в каждом пролете. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг. Поворот. Ритмы, наложенные на ритмы. Лестницы, убежища, дни, обеды, выходной.

И через какое–то время он стал слушать передачи из Сети.

У разговорных сайтов не было ритма. Иногда говорили о футболе. Иногда о поп–певце дня или о скандальном разводе какой–нибудь знаменитости, включающем раздел двенадцати пуделей и утки. Иногда о южноамериканской политике. О последней — все чаще.

Аргентина и Чили никогда не любили друг друга. В девятнадцатом и двадцатом столетиях они минимум трижды оказывались на грани войны. Десятилетиями все конфликты ограничивались словесными перепалками. А потом, как–то вдруг, каждый из президентов стал обвинять другого в том, что тот втайне переделывает в своей стране атомные электростанции с реакторами на быстрых нейтронах в устройства по наработке оружейного плутония.

Насколько Джак мог судить, реальных доказательств этому не имелось, но обе страны располагали технологиями изготовления бомб, а такой тип недоверия отравляет сознание. Границы закрылись. Раздались угрозы эмбарго. Вскоре оказались вовлечены и другие страны. Иран и Ирак. Индия и Пакистан. Индия и Китай. Старые враги и новые соперники. В конце концов Джак от всего этого устал. Это были не новости, а взаимные обвинения, а он не из тех, кто делает текущие новости приоритетом. И он вернулся к сравнению контральто и шекспировских актеров.

* * *

Если бы он оказался на лестнице, когда это произошло, то мог бы потерять зрение. Но ему повезло: он готовил обед, когда прозвучал сигнал тревоги.

Датчики убежища интерпретировали это как солнечную бурю, но никакого предупреждения не было. А раньше даже небольшую вспышку на Солнце предсказывали не менее чем за двадцать часов.

А потом, в отличие от бури, уровень радиации резко повышался и спадал, повышался и спадал, десятки раз за несколько часов. Когда он рискнул выглянуть наружу, то не сразу понял, что смотреть надо вниз.

Земля пылала. Гигантские столбы дыма поднимались на обоих берегах Южной Америки. Рио? Сантьяго? Одной из причин, почему он забросил радиопередачи, стала все возрастающая зашумленность сигнала — ведь никто не собирался излучать его так далеко в космос. Но когда он снова включил приемник, то услышал больше помех, чем могло быть только из–за расстояния. Выпуски новостей выходили нерегулярно и приводили в ужас. Разбомблен Карачи. Уничтожены Мумбай и Шанхай. Эту войну уже назвали «пятичасовой». За пять часов погибли сто миллионов. А может быть, и все двести пятьдесят.

Никто не знал, кто начал войну. Где–то взорвалась бомба, и сработал «эффект домино», пока каким–то чудом все не остановилось. Теперь ответственность взяла на себя группа террористов под названием «Возвращение в Эдем». На планете слишком много людей, слишком много технологий, заявили они. И нет ничего лучше небольшой ядерной войны, чтобы вернуть мир к основам.

Реальная группа террористов, или козел отпущения, изобретенный отчаявшимися лидерами, чтобы остановить войну? Кто знает? Если подумать, то какая разница? Идея сработала. Мир не умер. Но был серьезно ранен.

Джак взял выходной, хотя и не испытывал особой усталости. Потом еще пять, на всякий случай. При желании он мог оставаться в убежище больше полугода. Но его жизнью стало движение. Это все, что у него осталось. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Теперь уже двенадцать. Поворот.

В какой–то момент несколько недель назад Земля из диска превратилась в шар. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Шар, который стал заметно меньше, чем два месяца назад. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Шар, который все еще пылает. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Он уже не бело–голубой. Все больше и больше он становится тускло–коричневым — это дым циркулирует в нижних слоях атмосферы, и темная завеса ползет все выше.

Для этого шара Стебель стал слишком дорогим удовольствием. Джак уже неделями не видел ни единого краулера.

* * *

Однажды Стебель задрожал.