Робинзонка

Сам он носит только большие платки, цветные — белые он превращал неизвестно во что, вытирая ими стекла машины, а иногда и кузов, и мама часто сердилась — так трудно было потом отстирать эти платки. В прошлом году Блажена сделала к рождественским праздникам метки на дюжине отцовских платков. Но он до сих пор продолжает вытирать платками свои стекла. Вот и этот платок пахнет бензином. Блажена сует его в отцовский карман и снова берет отца за руку. Она теплая и спокойная, рука человека, за спину которого можно спрятаться, укрыться. И Блажа, держась за нее, словно укрывается от той бури, которая клокотала в ней целый день.

День солнечный и спокойный, но Блажене кажется, будто откуда-то дует неприятный резкий ветер. До сих пор она была надежно укрыта от непогоды с обеих сторон — ей было приятно быть центром в их тройке: отец, мама и она, Блажена.

Только сейчас, только сегодня Блажена начала понимать, как ей легко жилось раньше, как легко дышалось, как весело и незаметно день летел за днем. Она просто шла по жизни, вернее, не прикладывала никаких усилий, чтобы идти. Нет, ее просто несло по течению; за нее все время кто-то думал, кто-то прокладывал ей дорогу…

Стол накрывался, и на нем появлялась еда, в шкафу, словно само собой, прибывало белье и платья, а Блажена лишь покупала книги на подаренные деньги и по тем книгам училась, запасала тетради и на этих тетрадях писала.

Ледкова как-то спросила ее: «Ты рада, что живешь на свете?» Что тогда Блажа ответила ей?. Она уже не помнит. Но сама она думала об этом нередко: этот вопрос не выходил у нее из головы. Правда, каждый раз она относилась к нему по-разному: иногда он казался ей смешным, иногда он словно приоткрывал ей скрытую мудрость.

Да, Блажена рада, что живет на свете, очень рада! Но тут же она думает: несчастье с мамой, о котором трудно спокойно думать, занимает совсем особое место — оно словно путевой указатель со строгой надписью: «Остановись, девочка, отсюда идет другая дорога».

Да как она сможет жить без мамы? Без тепла, без прибежища и опоры.

До сих пор каждый день был словно хорошее лакомство, всякий раз с другим вкусом. А утра походили на красивые платья, которые она натягивала, еще не совсем проснувшись, и путалась в рукавах.

С каким бодрым чувством убегала она в школу, особенно если ее ждала история, эта красочная фата-моргана прошедших веков, или география, в которую она словно въезжала на поезде, или даже чешский; тогда день походил на перстень с чудесным сверкающим камнем.

Математика? Здесь дело обстояло похуже, по если человек соберет все силы и все внимание, на которое он способен, то как-нибудь переживет и этот урок…

Разумеется, потом табель все выдавал, и мама говорила Блажене:

«Как видно, в твоем мозгу нет „математических клеток“».

Мама многое умела понять и многое простить, и все-таки они не всегда ладили друг с другом. Это бывало, когда мама внезапно становилась строгой и требовательной, когда она хотела, чтобы Блажена все выполняла без отговорок и длинных рассуждений.

Тогда мамины милые глаза вдруг становились холодными и строгими, поток тепла, все время идущий от нее к Блажене, прекращался, и дочь с матерью вдруг чувствовали себя чужими друг другу. Что-то враждебное появлялось между ними. Мать ждала, что Блажена покорится. Но две воли приходили в столкновение, и Блажене, как нарочно, ни за что не хотелось слушать мать. Какое-то сопротивление поднималось в Блажене и неудержимо росло. Сквозь мягкую и нежную оболочку Блажениного существа словно пробивалось нечто жесткое и твердое как камень, наталкивалось на гнев, бушевавший в матери, и делало ее каменной и непреклонной, и тогда между обеими словно сверкали молнии.

Иногда Блажка не сдерживалась, мрачнела и убегала, грохнув дверями, или грубила матери. И тут мама надолго замыкалась, становилась молчаливой и неразговорчивой. А Блажка вскоре забывала о своем гневе, ее уже мучила совесть, хотя она не призналась бы в этом ни за что на свете.

К счастью, успокаивала тогда себя Блажена, наша мама такая прелесть, она все понимает и ей не нужно, чтобы я у нее просила прощения. От подруг Блажена узнала, что некоторые родители заставляют просить у них извинения, и вся сжималась при мысли, что вдруг и ей придется это делать — просить прощения, когда она убеждена в своей правоте! Правда, когда у Блажки проходило вздорное чувство I протеста и она признавала свою неправоту, она в душе извинялась перед мамой, а мама прекрасно видела по ее покорно опущенному носу, что Блажена признает свою вину.

Нередко Блажене бывало горько и обидно, что мама сердится. Обида была столь сильной, что тонкими, острыми пальцами касалась Блажены даже во сне и нередко будила ее..

Сколько раз так было… А теперь она уже никогда не расскажет маме, как эта боль и горечь мучили ее и еще сильнее мучают сейчас, когда мамы нет и Блаженке некому сказать, что она совсем не бессердечная.

Все сейчас глубоко трогало Блажену, но особенно было горько то, что ей не пришлось проститься с мамой.